— Господи, — охнула фрау Шенкель.
— Мы что-то такое слышали, — сказала Хильде Винкель, прикрывая пораненную губу рукой.
— Разрушения небольшие. Слегка разворотило крышу. А меня стукнуло по голове.
— Оно и видно, — неодобрительно заметила фрау Шенкель.
— Ты обходил чердаки, Генрих?
— Да, я в порядке, Вернер, спасибо.
— Ты не… значит, там больше никого не было?
— Я поднялся один. Герр Вольмер остался на своем посту. Странное дело, — продолжал он, — похоже, иногда туда забредает бедняга Густав. По крайней мере, недавно он там точно побывал.
Герр Хоффер достал красный блокнот. Внезапно его осенила ужасная мысль, что герр Вольмер мертв.
— Это блокнот бедного Густава?
— Полагаю, да, фрау Шенкель.
— Бедняга.
Вернер вскочил на ноги, будто заводная игрушка.
— Это собственность библиотеки, — заявил он и выхватил блокнот из рук Хоффера.
— Вы невежливы, друг мой, — улыбнулся герр Хоффер и погрозил ему пальцем. Как же он постарел. Ну ничего, скоро все закончится, и жизнь начнется сначала, с белого листа.
До чего же противно тут пахнет. Кто-то испортил воздух. Должно быть, фрау Шенкель.
— Чему обязаны, герр штурмфюрер? — поинтересовался Вернер не слишком твердым голосом. Он снова ретировался в тень, так что его голос донесся откуда-то из-за подтянутых к подбородку коленей Хильде.
— Герр Хоффер вам все объяснит. Я слишком устал.
— Вы пришли защищать нас? — спросила фрау Шенкель.
— Нет, — ответил Бендель и прислонился к стене.
— Понятно, — сказала фрау Шенкель и затянулась.
— Он хочет посмотреть одну картину, — объяснил герр Хоффер.
— Какую? — скривился Вернер.
— Ван Гога.
— Винсента?
— Да, Вернер.
— То есть, — заключил Вернер, — он хочет ее прикарманить.
— Ну, для этого картина великовата, — улыбнулась фрау Шенкель. — Впрочем, в заплечный мешок, может, и влезет.
— Я хочу просто посмотреть, — сказал Бендель.
— Все так говорят, — буркнул Вернер.
Казалось, он чем-то расстроен.
— Она под номером девятнадцать, — подсказала фрау Шенкель, махнув сигаретой в сторону картин. — Упакована в коричневую бумагу.
"А вот и нет", — подумал герр Хоффер.
— Мне казалось, вы сказали, что спрятали ее, герр Хоффер? — процедил Бендель.
Господи, почему американцы не могут появиться прямо сейчас!
Он пожал плечами.
— Естественно, спрятали, — проговорила фрау Шенкель. — От властей. Как и все остальные. Полагаю, теперь уже нечего скрывать, — заключила она, обращаясь ко всем.
— Вы совершенно правы, фрау Шенкель, — согласился герр Хоффер.
— В любом случае, вы уже ничего не можете с ней сделать, так ведь, герр штурмфюрер? Вы тут вообще быть не должны. Вы должны быть наверху, защищать отечество.
— У меня кончились сигареты, — только и сказал Бендель.
Фрау Шенкель протянула ему свою, но зажгла ее Хильде, не отводившая руки от лица.
— Что у тебя со ртом, милочка?
— Порезалась. Выглядит не слишком-то привлекательно.
— Ну, все остальное это с лихвой компенсирует, — сказал Бендель, нависая над ней.
Хильде улыбнулась, глаза у нее заблестели. Конечно, подумал герр Хоффер, в тусклом свете свечи Бендель вполне может показаться интересным — хорошо сложен, успел понюхать пороху. Именно такой тип ей и должен нравиться. Она не отличается тонким вкусом, недаром взяла темой своей работы помпезный архитектурный кич вместо того, чтобы изучать подлинные шедевры.
Интересно, как этот парень соблазнял Сабину? Он определенно напрашивается на пощечину.
У герра Хоффера закружилась голова, он резко опустился рядом с фрау Шенкель. В ушах звенело.
Бендель стоял над ними и курил, всем своим видом показывая, что торопиться ему некуда. Он был в форме и с автоматом, а потому обладал властью, в отличие от всех остальных. Ну почему война — это больше не росистые поля и бегающие по ним юноши с мечами! Теперь война — это бомбы, падающие в вашу гостиную. Это нужно запретить, ведь запретили же газы!
Все молчали. Герр Хоффер очень надеялся, что Вернер оставил пистолет наверху, иначе он наверняка начнет им размахивать. Сверху доносились шипение и хлопки рвущихся бомб. Может быть, Бендель настолько устал, что забыл, зачем пришел?
Словно прочитав мысли герра Хоффера, тот посмотрел на холсты. Их было не меньше сотни; ряды уходили в темноту. Переступив через ноги сидевших, Бендель подошел к подставкам. Он курил жадно, нервно, как мальчишка, взгляд перескакивал с одной картины на другую.
Сердце Хоффера ушло в пятки. Он не знал, что делать, просто сидел и ждал. Где твоя изворотливость, Генрих? Не признаваться же, что он подменил холст! Что всех обманул. Пусть даже и с самыми благими намерениями. Впрочем, сейчас благих намерений не осталось ни у кого.
Самое страшное, если Бендель, обнаружив обман, впадет в истерику и всех перестреляет, как застрелил герра Вольмера. В данный момент автомат болтался у него на шее. Герру Хофферу он казался совершенно чудовищным; раньше он и не задумывался о том, до чего уродлив стандартный армейский автомат. Рукоятка как у пистолета, а дальше пистолет разрастался в какую-то отвратительную железную опухоль. О чем легко забыть — так это о весе, о тяжести одной-единственной маленькой пули. Такой стремительной, что ее звук слышишь уже после того, как она в тебя входит. Нет, ты вообще больше ничего не слышишь и никогда не услышишь. Аминь. Смерть приходит бесшумно. Убивает не оружие, а пуля. Если быть точным, как Вернер. Если быть въедливым.
Страшно, если умрешь не сразу, если пуля угодит в живот.
Было так тихо, что он слышал, как тикают чьи-то часы. Истинная тишина подземелья, вкрадчивое молчание пещеры. Совсем как на соляном руднике в Гримменберге, когда перед уходом из огромной шахты номер четыре эсэсовец перестал разглагольствовать о рыцарях и замках и выключил свет. Беспросветная тишина. Сухая пустота смерти. Герр Хоффер отчетливо помнил, как чернота давила на глаза и барабанные перепонки.
— Герр Хоффер, они расставлены по порядку?
— Нет, — соврал он. — Мы убирали их в большой спешке.
— Оно и видно.
Он принялся рыться в картинах, даже не потрудившись затушить сигарету. Некоторое время не раздавалось ни звука, кроме стука рамы о раму, мурлыканья Каспара Фридриха и бурчания в животе и. о. и. о. директора. Бендель будто рылся в огромной картотеке. С картинами он обращался не слишком-то бережно.
— Все старые друзья здесь, — сказал он. — А, вот и Пуссен.
— Я бы с удовольствием почитала дневник бедняжки Густава.
— Нет, — отрезал Вернер. — Это его личное. На чердаках много разрушения, Генрих?
— Я бы сказал, — отозвался герр Хоффер, — что крыша изрядно поедена молью.
— Заткнитесь, — бросил Бендель, не выпуская сигареты изо рта.
Их это возмутило, но они заткнулись. Стук рам, в которых рылся Бендель, был каким-то жутким, шелуха позолоты облетала, как пыль. Каждый раз, дойдя до картины в коричневой бумаге, какого бы неподходящего размера она ни была, он прерывал поиски, поднимал ее перед собой и вглядывался в номер.
"Я изображу потрясение, — думал герр Хоффер, — но мне никто не поверит". Пахло не газами, а скорее канализацией.
— Вот он, — сказал Бендель. — Девятнадцать. Или тут сто девятнадцать? Впрочем, холст великоват.
— Это наш Пауль Бюрк. "Ветер в ветвях". Хотя лично я не слышу никакого…
Бендель подошел к свету и принялся сдирать бумагу.
— Не надо его забирать! — не сдержалась фрау Шенкель. — Я сама его заворачивала.
— Он ничего не возьмет, — возразил герр Хоффер. — Он пришел только посмотреть. Это вполне понятно и…
— Заткнись, — сказал Бендель и вытащил Бюрка из бумаги.
— Говно, — заключил он и сунул полотно в руки герра Хоффера.
— Неправда! — воскликнула фрау Шенкель.