Я хочу жить по своим собственным правилам. Но я мексиканец, поэтому моя семья всегда поблизости, чтобы учить меня, что и как делать, хочу я этого или нет. Ну, «учить» это даже не то слово, «диктовать» подходит больше.
Mi’ama[1] даже не поинтересовалась, хочу ли я переехать из Мексики обратно в Колорадо и жить с моим старшим братом Алексом в мой последний год старшей школы. Она сама решила отправить меня обратно в Америку «для моего собственного же блага» – ее слова, не мои. И когда остальная часть моей семьи ее поддержала, все было решено за меня.
Неужели они серьезно считают, что, если отправить меня обратно в США, я смогу избежать тюрьмы или могилы. С тех пор, как меня уволили с сахарной мельницы два месяца назад, я жил la vida loca[2]. Ничто не сможет это изменить.
Я смотрю в маленькое окошко самолета на заснеженные вершины Скалистых гор. Я точно уже не в Атенсинго... и я точно не в пригороде Чикаго, где я жил всю мою сознательную жизнь, пока mi’ama не заставила нас собрать вещи и переехать в Мексику, когда я был на втором году старшей школы.
После приземления самолета я наблюдаю за тем, как остальные пассажиры торопятся на выход. Я остаюсь на месте и даю себе возможность поверить во все происходящее. Впервые за два прошедших года я собираюсь увидеть своего брата. Черт, я даже не уверен, хочу ли я вообще его видеть.
Самолет почти пуст, поэтому я не могу больше оставаться на месте. Я хватаю свой рюкзак и следую по знакам в зал выдачи багажа. На выходе из Терминала я вижу своего брата Алекса, ждущего меня за ограждением. Я думал, что не узнаю его или буду чувствовать, что мы какие-то незнакомцы, а не семья. Но я ошибался, вот он, мой большой брат… его лицо, такое же знакомое, как и мое собственное. Меня радует то, что теперь я выше его и совсем не выгляжу как тот костлявый парнишка, которого он оставил позади, когда уехал.
— Ну, вот ты и в Колорадо, — говорит он, обнимая меня.
Когда он, наконец, разжимает объятия, я замечаю зажившие шрамы, которых не было над его бровями и у уха, когда я видел его последний раз. Он выглядит старше, но у него отсутствует тот настороженный взгляд, который раньше постоянно присутствовал на его лице, как щит. Я думаю, я унаследовал этот щит.
— Gracias[3], — отвечаю я безжизненно. Он знает, я не хочу быть здесь. Дядя Хулио оставался со мной до последнего, пока не затолкал меня в самолет. И грозился ждать в аэропорту, пока не удостоверится, что моя задница уже в воздухе.
— Ты помнишь, как говорить по-английски? — спрашивает брат, пока мы идем в зал выдачи багажа.
Я закатываю глаза.
— Мы жили в Мексике всего два года, Алекс. Или лучше сказать я, мама, и Луис жили в Мексике. Ты кинул нас.
— Я вас не кидал. Я учусь в университете, чтобы я смог сделать что-то полезное в своей жизни. Ты бы попробовал это как-нибудь.
— Нет, спасибо. Меня устраивает моя бесполезная жизнь. — Я хватаю с ленты свою сумку и следую за Алексом на выход из Аэропорта.
— Что это у тебя на шее? — спрашивает меня брат.
— Это четки, — отвечаю я, прикасаясь к окруженному белыми и черными бусинами кресту. — Я стал более религиозным с тех пор, как видел тебя последний раз.
— Не заливай мне, мистер религиозный. Я знаю, что это символ банды, — говорит он, когда мы подходим к серебряному бимеру. Мой брат не смог бы позволить себе такую тачку; скорее всего он одолжил ее у своей девушки, Бриттани.
— Ну, и что если так? — Алекс был членом банды в Чикаго. Mi papa[4] был членом той же банды до него. Независимо от того хочет ли Алекс признать это или нет, быть бандитом - это мое наследие. Я пытался жить по правилам. Я не жаловался, когда впахивал, как вол после школы за пятьдесят песо в день. Когда меня турнули с этой работы и я начал тусить с Геррерос дель баррио[5], я делал больше тысячи песо в день. Может это были и грязные деньги, но они приносили еду на наш стол.
— Неужели ты ничему не научился на моих ошибках? — спрашивает он.
Черт, когда он был в Кровавых Латино в Чикаго, я его боготворил.
— Ты не хочешь услышать мой ответ на это.
Разочарованно качая головой, Алекс хватает мою сумку и закидывает на заднее сидение машины. Ну, и что, что он ушел из Кровавых Латино? Он будет носить их татуировки до конца своих дней. Верит он в это или нет, он всегда будет связан с КЛ, не зависимо от того, принимает ли он участие в их делах или нет.
Я пристально смотрю на своего брата, он действительно изменился; я почувствовал это в ту же минуту, как увидел его. Он может и выглядит как Алекс Фуэнтес, но он потерял тот боевой дух, который постоянно был с ним раньше. Теперь, когда он в университете, он думает, что он может играть по правилам и сделать этот мир лучшим местом для жизни. Удивительно, как быстро он забыл, что бы жили в беднейшем районе Чикаго. Некоторые части этого мира просто не способны стать лучше, как бы ты ни старался что-то изменить.
— Как мама? — спрашивает Алекс.
— Она в порядке.
— И Луис?
— Тоже. Наш младший брат почти такой же умный, как и ты, Алекс. Он думает стать астронавтом, как Хосе Хернандес.
Алекс кивает, как гордый папашка, и я думаю, что он действительно верит в то, что Луис сможет воплотить свои мечты в реальность. Эти двое просто помешаны... оба мои брата мечтатели. Алекс думает, что сможет спасти мир, создав лекарство от болезней, и Луис считает, что может оставить этот мир и отправиться на исследование новых.
При въезде на шоссе, вдалеке я вижу горную стену. Это напоминает мне неровную местность Мексики.
— Она называется Передовой Хребет, — говорит мне Алекс. — Университет располагается у подножия гор. — Он указывает налево. — Вот это Флатайронс, они называются так потому, что камни плоские, как гладильные доски. Съездим туда как-нибудь с тобой. Брит и я иногда гуляем там, когда нам хочется выбраться из кампуса.
Когда он поворачивается ко мне, я смотрю на своего брата как будто у него две головы.
— Что? — спрашивает он.
Он, что, шутит?
— Me está tomando los pelos? [6] — Просто интересно кто ты и что ты сделал с моим братом. Мой брат, Алекс, был бунтарем, а теперь он несет что-то про горы, гладильные доски и прогулки со своей девушкой.
— Ты бы предпочел, чтобы я говорил про то, как напиться и накуриться?
— Да! — отвечаю я, изображая ярую заинтересованность. — И потом ты мне можешь посоветовать пару мест, где я могу напиться и накуриться, потому что я долго не продержусь, если скоро не получу дозу какой-нибудь нелегальной субстанции, — вру ему я. Mi’ama скорее всего сказала ему, что она подозревает я сижу на чем-то, так почему же мне не подыграть.
— Ага, конечно. Кончай с этой фигней, Карлос, может mama и покупается на это, но ты и я знаем правду.
Я задираю ноги на приборную доску.
— Ты даже представления не имеешь.
Алекс скидывает их обратно.
— Прекрати, это машина Бриттани.
— Ты, чувак, серьезно повязан. Когда ты уже собираешься кинуть эту gringa[7] и начнешь вести себя как нормальный студент колледжа, который веселиться с разными девчонками? — спрашиваю его я.
— Бриттани и я не встречаемся с другими.
— Почему нет?
— Это называется быть парнем и девушкой.
— Это называется быть panocha[8]. Это не нормально для парня быть только с одной девушкой, Алекс. Я свободная птица и собираюсь таковым остаться.
— Чтоб ты знал, Сеньор свободная птица, в мою квартиру ты никого приводить не будешь.
Он может и старший брат, но наш отец давным-давно похоронен. Я не хочу, и не буду следовать его дурацким правилам. Пора уже устанавливать мои собственные правила.
— Чтоб ты знал, я собираюсь делать то, что захочу, пока я здесь.
— Сделай одолжение нам обоим и послушай меня, может чему и научишься.