Правила

Хозяин у меня в привычках своих постоянен. Анатоль день-деньской ворчит по этому поводу, а по мне так лучше твердо знать, что утром в четверг 18 мая следующего года ты будешь, как обычно, вкушать на завтрак яйцо сваренное вкрутую. Яйцо это я для примера взял, а так вообще-то хозяин яйца не ест. Вампиры, они ведь в еде неприхотливы и диета у них самая простая, а уж если вампир не молод, то привычек придерживается строго. Они ведь долго живут, вампиры. Cловно вчера еще вокруг селяне коз пасли, а тут глядь — уже аэропланы над замком летают. Завтра телефонные столбы везде понатыкают, машины вычислительные и прочие штучки.

Стабильная диета при такой жизни только на пользу идет. Все с этим согласны. Ну, или почти все. Вот у моего кузена Клода хозяин совсем не такой. Сегодня на завтрак, говорит, подавайте мне свинину, а через неделю — глядь — уже говядину откушать желает, ибо к мусульманской вере влечение испытал.
Молодой еще, неопытный — едва за девяносто перевалило. Такой хозяин — курам на смех, что ни говори, а я бы к такому в услужение не пошел, но кузен Клод всегда был со странностями. До сих пор так и говорит: «Кушать подано». Деревенщина неотесанная.
Раскусив засахаренного паука, я сверился с кухонными часами.
— Завтрак готов?

Повар по имени Анатоль, апатично переставляющий с полки на полку банки специй, едва поднял на меня взгляд и вернулся к своему занятию.

— Готов ли завтрак? — пробормотал он и продолжил, повысив голос, — ты спрашиваешь меня, готов ли завтрак?!

— Именно так я и спросил.

— Конечно, завтрак готов!

— Хорошо, Анатоль, — одобрительно кивнул я и, привстав на цыпочки, похлопал повара по плечу. — Восемь тридцать. Ты, как всегда, безупречно точен.

— Отчего бы ему не быть готовым? — продолжал тот, не обратив никакого внимания на похвалу. — Разве есть что-нибудь сложное в том, чтобы приготовить бифштекс с кровью? Бифштекс с кровью на завтрак, бифштекс с кровью на обед, бифштекс с кровью на ужин и «Кровавая Мэри» в постель перед сном. При таком меню — je jure! — нет ничего странного в том, что я безупречно точен. Было бы странно, если бы я не был точен.

Усы француза сердито топорщились. Похоже было, что он пребывает в скверном расположении духа. То есть, в более скверном, чем обычно, а это означает — лишь в нескольких шагах от того, чтобы наложить на себя руки. Ведь обычно веревка и кусок мыла не лежат на кухонном столе. Книга Л.Сибирициуса "Еще 101 модный способ совершить самоубийство" торчащая из кармана поварского фартука также наводила на некоторые мысли.

Я решил, что этот случай заслуживает того, чтобы проявить внимание. В конце концов все мы в одной лодке, как говорится. Или в одной упряжке. Или в одном окопе. В общем где-нибудь там, где люди собираются в одном месте и вынуждены общаться друг с другом. В таких обстоятельствах лучше позаботиться о том, чтобы ближний твой был, по крайней мере, достаточно вменяем и не попытался подвесить на заготовленной веревке тебя самого.

— Мне послышались в твоем голосе нотки некоего напряжения, Анатоль. Тебя что-то беспокоит? Плохие сны, быть может?

— Беспокоит? Еще как беспокоит, Фритц! Меня беспокоит диета нашего хозяина. Я не какой-нибудь там заштатный повар, я кулинар, кулинар с мировым именем! Когда меня пригласили на эту работу, я воспринял это как вызов своему мастерству! Угодить человеку…вампиру, который прожил на свете полтысячи лет, гурману, несомненно, пробовавшему все мыслимые и немыслимые яства, обедавшему у лучших кулинаров человечества, — тут есть над чем поработать, и в случае успеха тут есть чем гордиться. Le prйtexte pour le respect de soi!

— Всем очень нравится, как ты готовишь, — успокаивающе сказал я. — И Граф, и Графиня отзываются об искусстве твоем весьма благожелательно. А что касается засахаренных пауков и скорпионов с цукатами, то признаюсь тебе без толики лести, вкуснее десерта не сыщешь во всем мире.

— Засахаренные пауки, о боже мой! Я ведь могу запросто приготовить и что-нибудь другое!

— Зачем другое?

— Луковый суп, «Дюбарри», форель с белыми грибами и щука в белом вине, холодный лосось под зеленым соусом, пирог из цветной капусты… Magnifiquement! Пальчики оближешь! А лягушки? Хоть кто-нибудь когда-нибудь просил меня приготовить лягушечьи окорочка в чесночном соусе? Я готовлю их лучше всех в мире! Но нет, нет всем нужен этот проклятый бифштекс с кровью! Merde!

Что же я мог сказать в ответ на это? Упрек был суров, но ведь желание хозяина — закон.

— Мне пора подавать на стол, дружище, — ответил я. — Бифштекс с кровью не терпит отлагательств, а хозяин не любит ждать. Поговорю с тобой позже.

Это не первый монолог Анатоля на кулинарные темы и, боюсь, не последний. Увы, он не только француз и кулинар, но и художник в душе, а это всегда чревато неврозами и душевными расстройствами. Такова, как заметил когда-то гений, природа творчества. Я и сам люблю побаловаться живописью на досуге и, совсем недавно к своему удивлению обнаружил, что невозможность разок-другой в месяц изобразить полевой цветок или, за неимением лучшего, уточенные черты Страшилы приводит меня в совершенно необъяснимую ярость. Помню, как однажды я пришел в такое расстройство, что на традиционное замечание графа о том как прекрасна гроза за окном ответил, что раз в столетие съездить на тихоокеанский пляж ему бы не повредило. Ужасающе бестактно с моей стороны.

Хозяин уже ожидал меня в обеденном зале, но, как и гласили Правила, не более двух минут, разумеется. Я вошел с подносом, когда часы пробили без четверти девять.

— Да, Фритц?

Как и велит в таких случаях этикет, я втянул голову в плечи, сгорбился и, сверкнув безумно глазами, прокашлялся:

— Завтрак готов, хозяин.

Граф отложил в сторону утреннюю газету, потянулся и широко зевнул, продемонстрировав, не без некой картинности, великолепные клыки. За окном сверкнула молния, проревел невнятную песню гром. Гроза была в самом разгаре, и шум ливня снаружи почти заглушал оперу Вагнера, которую наигрывал патефон.

— Прекрасная ночь, Фритц, не правда ли?

— Превосходная, хозяин, — согласился я.

Лет моему хозяину, по меньшей мере, шестьсот, но больше четырех сотен ему не даст даже недоброжелатель, каковых, вы уж поверьте, немало. Алые шаровары, белоснежная, распахнутая на груди рубаха, веселый взгляд нежно-голубых глаз. Для вампира мой хозяин, безусловно, чертовски привлекателен. Никаких кровавых пятен на одежде, дурного запаха изо рта и прочих отличительных особенностей присущих некоторым неряхам. А видели бы вы, каков он был, когда я только поступил к нему на службу! Потребовалось немалое время, чтобы добиться такого результата, но я нынче я с полным правом мог гордиться тем, что у меня получилось.

— Я хотел бы поговорить с тобой, Фритц.

— Да, хозяин?

— Дело весьма деликатное, знаешь ли. Мне не хотелось, чтобы о содержании нашего разговора стало бы известно… кому-то еще.

— Безусловно, хозяин. Наш разговор строго конфиденциален. Таковы Правила.

— Да-да, те самые правила этикета, которыми ты так дорожишь. Удивительное дело, как простой набор слов, причем, слов, которые складываются, порой, в указания противоречащие здравому смыслу, может оказывать такое влияние на жизнь человека, не правда ли?

— Мой бедный покойный отец, если позволите, хозяин, дал мне перед смертью два совета. Первый: никогда не жениться на женщинах более безумных, чем я сам. Второй: всегда следовать Правилам этикета. «Этикет, сынок, — сказал он, — это то, что отличает нас от животных и игроков в крикет».

— И ты никогда не был женат, Фритц? — с любопытством осведомился хозяин.

— Боюсь, что не припомню такого. Как я заметил, раз в месяц у женщин случаются приступы неконтролируемого безумия, а некоторые из них проводят в таком состоянии большую часть своей жизни.

— Ммм… Но что если бы тебе встретилась та, которую… Давай лучше скажем так — женщина необыкновенных форм и добродетелей?

— На все воля Дьявола, хозяин, — дипломатично ответил я. — Институт брака, безусловно, есть дело рук его, ибо ничто иное в большей степени не доводит человека до безумия, как невозможность спариваться со всем, что попадается на его жизненном пути. Даже самый благочестивый христианин, стоя перед, прошу прощения за эту непристойность, церковным алтарем, нет-нет да и уличит себя в потаенных сомнениях. «И с этой женщиной я должен буду спать всю оставшуюся жизнь? Никаких больше хористок, веселых белошвеек и соседской жены, что заглядывала раз в неделю одолжить щепотку соли?» Подобные размышления, хозяин, есть первые шаги по пути Зла, поворачивающие прихожан на тропу Бытового Насилия и Бессмысленного Нарушения заповеди «Не возжелай жену ближнего своего».