Я опустилась на корточки, чтобы Гомер запрыгнул в подол. Бесчестно добытый тампон остался лежать у моих ног.
— Глаз нет, — ответила я, — а так — ничего.
Несколько долгих мгновений мой знакомый переваривал сказанное.
— Как «глаз нет»? — наконец переспросил он.
— Ну, глаза-то были, — пояснила я, — но, чтобы спасти ему жизнь, у него отняли зрение. Тогда он был еще котенком.
По оценкам Гуманитарного общества, на сегодня в Штатах около девяноста миллионов кошек, на которых приходится всего около тридцати восьми миллионов котолюбивых американских семей. Так что в смысле статистики наш Гомер — кот учтенный. Как и любой другой кот, он ест, спит, гоняет по полу бумажные шарики и попадает в неприятности. И поверьте, этих неприятностей вдвое больше тех, от попадания в которые его удалось удержать. Как и у прочих кошек, у него есть свои твердые кошачьи убеждения по поводу того, что такое хорошо и что такое плохо. Хорошо, к примеру, это тунец из свежевскрытой банки. Хорошо вскарабкаться на что угодно, лишь бы оно выдержало твой вес. Хорошо с показной свирепостью налететь на своих старших по возрасту (и сильно превосходящих тебя габаритами) сестер, да так, чтобы застать их врасплох. Или вот вздремнуть в растекшейся лужице солнечного света в гостиной перед самым закатом — это тоже хорошо. Плохо — когда тебе не удается застолбить «теплое местечко» рядом с мамочкой на диване. Еще плохо — когда кто-то отметился в твоем ящике с песком. Плохо — когда перекрыт путь к балкону (слепой кот плюс высокий этаж в итоге дают минус). И наконец, слово «нет» — хуже некуда. Вот, собственно, и все.
Говорить было бы не о чем, если бы Гомер укладывался в обычные «кошачьи рамки», нарисованные моим воображением. Но порой я думаю, что единственный язык, достойный жизнеописания Гомера, — это язык героического эпоса. Ведь он не просто кот, а кот, который жил вопреки. Бездомный, сирота, в две недели от роду лишился обоих глаз и никому не был нужен, особенно когда стало понятно, что уж кто-кто, а этот выкарабкается. Иногда он представляется мне не просто героем, а супергероем из детского комикса. Тот, спасая слепого, потерял зрение сам, а взамен приобрел сверхспособности во всем, что касается органов чувств. Подобно этому герою, полагаясь исключительно на уши и нос, Гомер мысленно наносит на «карту памяти» все пространство комнаты, где он побывал хоть однажды. И уже на второй раз с явной легкостью преодолевает или обходит любые преграды. Эта способность не столько побеждает законы природы, сколько, наоборот, ими и диктуется. Гомер чует чешуйку от тунца за три комнаты от нее. Он взмывает на пять футов в высоту, чтобы сбить на лету жужжащую муху. И это притом что для него любой прыжок со спинки стула или столешницы — прыжок на веру через пропасть. Погоня за мячиком по коридору — поступок, за которым скрывается непоказная смелость. За любой покоренной вершиной, будь то портьера или кухонная стойка, за любым предложением дружбы незнакомцу, за каждым интуитивным шагом в черной пустоте мира стоит чудо. И называется это чудо отвагой. Нет ни поводыря, ни тросточки, ни опознавательных знаков, предупреждающих о размерах или степени подстерегающей его опасности. Другие мои кошки, поглядев в окно, понимают: у мира, в котором они живут, есть пределы. Этими пределами и ограничивается их познание. А вот мир, в котором живет Гомер, безграничен и неисчерпаем для познания. Любая комната, где бы он ни оказался, содержит великое множество неизвестных величин с собственным содержанием. Она превращается для него в бесконечность. И, имея лишь умозрительное представление о соотношении времени и пространства, каким-то образом он вырывается за пределы и того и другого.
Гомер, собственно, попал ко мне потому, что никто не хотел его брать. Теперь же я не перестаю удивляться, как люди, даже не кошатники, принимают его историю близко к сердцу. Причем среди них есть и те, кто с ним сталкивался, и те, кто знают о нем заочно. Что ж, как тема для начала разговора Гомер выигрывает даже — кто бы мог подумать — у погоды. Я и помыслить о таком не могла, когда решилась его взять. Вы можете считать меня предвзятой. Но даже притом, что на девяносто миллионов американских кошек должно приходиться не менее девяноста миллионов кошачьих историй, я пока не знаю ни одной, сравнимой с историей моего Гомера. Хотя бы раз в неделю, но на протяжении вот уже двенадцати лет нашего с ним знакомства он нет-нет да и что-нибудь учудит. А мне остается только застыть с открытым ртом, либо прийти в бешенство, либо недоумевать в прострации. Всякий раз он заставляет взглянуть на него заново, будто впервые.