Вишу с секунду (даже меньше секунды), прежде чем галстук рвется посредине и я падаю как идиот на пол и ору: «Говно!» Лежа на спине в семейных трусах, пялюсь на кусок порванного галстука, болтающийся на крюке.
«Monster Mash» заканчивается. Радостный диджей говорит:
— Счастливого Дня всех святых, Нью-Гэмпшир! Я поднимаюсь с пола и одеваюсь. Иду через кампус в столовую. Надо с этим заканчивать.
Лорен
Сначала я вижу этого мудилу на почте, где он выбрасывает письма, не глядя. Затем подходит ко мне, когда я сижу с Роксанн за ланчем. Сижу в темных очках, читаю «Арт-форум». У нас на двоих бутылка пива, которую нам оставил некто, называющий себя Весельчак Свинтус. Возможно, Роксанн спала с ним. На Роксанн футболка и жемчуг, волосы сильно загелены. Я пью чай и стакан воды, чтоб запить таблетку, есть не хочется. Когда он присаживается, Роксанн смотрит на него с подозрением. Он снимает солнечные очки. Окидываю его взглядом. И с этим человеком я занималась сексом?
— Привет, Роксанн, — говорит он.
— Привет, Шон. — Она поднимается. — Увидимся, — говорит она, берет книгу и уходит, но возвращается за пивом.
Киваю, переворачиваю страницу. Он отхлебывает из моего стакана. Закуриваю.
— Я пытался покончить с собой утром, — безучастно произносит он.
— Покончить с собой? Неужели? — спрашиваю я, глубоко и жадно затягиваясь.
— Да, — говорит он.
Он нервничает, постоянно смотрит по сторонам.
— Ага. Конечно, — скептически бормочу я.
— Правда. Я пытался повеситься.
— Страсти какие. — Зеваю. Переворачиваю страницу. — Неужто?
Он смотрит на меня так, будто хочет, чтобы я сняла солнечные очки, но я и подумать не могу, чтобы взглянуть на него без голубоватых теней. В конце концов он говорит:
— Нет.
— Если ты действительно хотел повеситься, — спрашиваю, — что вдруг? Вина заела?
— Думаю, мы должны поговорить.
— Нам не о чем разговаривать, — предупреждаю я его, и, что самое удивительное, — действительно не о чем.
Он по-прежнему нервно оглядывает большую столовую, вероятно, в поисках Джуди, которая, после того как сорвалась и все рассказала, уехала в Нью-Йорк с Франклином на празднование Хеллоуина в «Ареа». Он выглядит грустным, словно у него что-то на уме. И я не понимаю, почему до него не доходит, что я хочу, чтобы он оставил меня в покое, что мне на него наплевать. Неужели он до сих пор думает, что в самом деле мне нравится? Что он вообще мне когда-нибудь нравился?
— Мы должны поговорить, — говорит он.
— Но я повторяю — нам не о чем разговаривать, — улыбаюсь я и отхлебываю чая. — О чем ты хочешь поговорить?
— Что происходит? — спрашивает он.
— Послушай. Ты выебал Джуди. Вот что. Он молчит.
— Было или нет? — спрашиваю я; как глупо, как скучно.
— Не помню, — произносит он через какое-то время.
— Не помнишь?
— Слушай, ну что ты делаешь, это, из мухи слона. Я понимаю, тебе больно и ты расстроена, но ты должна знать, что это ничего не значило. Хочешь, чтобы я согласился, что чувствую себя дерьмом, потому что это сделал?
— Нет, — говорю я, — не хочу.
— Отлично. Согласен. Я — дерьмо.
— Я чувствую, что меня унизили, — говорю я с намеком на сарказм, но он слишком туп, чтобы это уловить.
— Унизили? Почему же? — спрашивает он.
— Ты переспал с моей лучшей подругой, — говорю я, пытаясь сделать вид, что злюсь, сжимаю чашку, слегка проливаю, пытаясь изобразить хоть какое-то чувство.
В конце концов он произносит:
— Она тебе не лучшая подруга.
— Нет, лучшая, Шон.
— Ну, — говорит он, — я этого не знал.
— Это неважно, — громко говорю я.
— Что неважно? — спрашивает он.