Вот с тех пор все и покатилось под откос. Мама начала пить, подолгу пропадать неизвестно где, потом довольно быстро подсела на наркотики — и никакой семьи не стало. Мы просто перестали быть чем-то, что хоть отдаленно напоминало бы семью.
Довольно скоро наш заботливый папаша начал засовывать маму в различные закрытые клиники и центры, а нам все чаще приходилось придумывать какие-то истории, чтобы никто из окружающих ни о чем не догадался. Особенно нелегко это было делать, когда мама в очередной раз сбегала и появлялась на пороге квартиры пьяная или под кайфом. Тогда она часами могла плакать, и мы плакали вместе с ней. Потом приходил отец, и слезы сменялись криками и истериками, которые заканчивались помещением мамы в другую клинику. Потом мама перестала сбегать. Потом и папаша перестал появляться в нашей квартире. Позже мы узнали, что он живет с другой женщиной на другом конце города. Наверное, тогда же, мы узнали, что если кто-то заподозрит, что на самом деле творится в нашей семье, родителей лишат всяких прав, а нас троих распихают по детским домам и интернатам. Хотя, по-моему, это мы поняли уже только вдвоем с Ксюшей. Катя тогда была уже на полпути к тому, чтобы «вырваться».
Я отвлекаюсь от нерадостных воспоминаний и слышу краем уха доносящийся из кухни разговор. Я не знаю, да и не хочу знать, с чего он начался. Я слышу только продолжение, а вернее, окончание, потому что папочка, по всей видимости, собирается сваливать.
— Может, ты помягче с Ромкой? — говорит Катя. — Не надо так. Все-таки он твой сын.
— Слушай, Кать, — отвечает он, — не лезь в это!
— Но, пап! — настаивает сестра.
Что-то она слишком напирает. Как бы это не вышло ей боком. И тут у папаши случается приступ невероятного откровения.
— Слушай, да этот Рома, вообще, не твой брат… То есть, не мой сын, — поправляется он. Потом пауза. Видимо, Катя в абсолютном ступоре. И отец продолжает. — Твоя мамаша загуляла тогда с другим и залетела, так что я не уверен, что этот сопляк мой.
Я думаю, наверное, он выпил лишнего, раз решился Кате такое выдать. Сестра тем временем все еще молчит. Наконец, они прощаются. Я слышу, как закрывается дверь. Слышу, как поворачивается замок, как Катя тихо идет по коридору.
— Что, момент истины? — спрашиваю шепотом, когда сестра оказывается достаточно близко.
Она опускается передо мной на корточки и начинает вглядываться в черты моего лица, как будто пытаясь распознать, человек я или инопланетянин, захвативший человеческое тело.
— Мне жаль, что ты это услышал, — наконец, произносит Катя. — Я не думаю, что это правда…
— Да ладно, — перебиваю. — Ты думаешь, я в первый раз это слышу? Я уже столько о себе наслушался, что голова лопнуть может.
— И ты думаешь, это правда?
— Не знаю, — отвечаю. — Я только надеюсь, что и в самом деле не его сын. Тогда хоть что-то можно объяснить во всем этом психозе. — я поднимаюсь с пола. — Мне надо покурить. — говорю. — Ты со мной?
Мы курим на площадке. Вдруг сигарета выпадает у Кати из рук, и моя старшая сестра заливается слезами. Она стоит, плачет буквально навзрыд и никак не может успокоиться.
— Ну ладно тебе! — я касаюсь ее плеча. — Кать, хватит, правда! Успокойся, — говорю, сжимая зубы, потому что и сам готов уже разрыдаться. — Ну чего ты, Кать?
— Я из-за мамы, — всхлипывает она.
Из-за мамы-то я уже все выплакал, но теперь как-то снова накатывает. Вот чем чреваты подобные встречи с семьей.
— Прости меня, Ром! — шмыгая носом, говорит Катя и обнимает меня.