Я отвлекаюсь, морщусь от того, что опять ни фига не въезжаю, потом пристально смотрю на карандаш, как будто он сможет мне что-то объяснить.
— Никого заразного тут нет, Иглин! — укоризненно говорит Ольга Афанасьева и бросает на Стаса такой злобный взгляд, что даже меня передергивает.
Я обвожу глазами класс. После замечания учителя, все затихают, но иногда все же поглядывают искоса то на меня, то на Наташу. А мне какой уж теперь треугольник! У меня теперь прямо как головоломка в мозгах закрутилась. Как будто кусочки пазла рассыпались. И мне же теперь надо обязательно все собрать. У меня мозг прямо закипает, так отчаянно я пытаюсь сообразить, что произошло за время моей болезни, и чем меня может заразить Миронова по средством простого карандаша.
На большой перемене в столовой рядом с Наташей тоже никто не садится. Я-то всегда сижу немного в стороне, чтобы меня не доставали тупыми попытками залезть в душу. Но мне-то это нравится, а вот Миронова явно вся напряженная. Еще одна деталь головоломки, которая, впрочем, не приближает меня к разгадке.
Однако ни одна школьная задачка не длится дольше учебного дня. По крайней мере, для меня это так, потому что сильно углубляться в эту ученическую жизнь я не привык, и задач, требующих долгого решения, для меня просто не существуют.
Перед пятым уроком меня попросила зайти к себе учительница по английскому Анна Олеговна. Сказала, что ей надо дать мне задания, которые я пропустил. Ну, так я и прихожу. Стучу, открываю дверь, а англичанка, которая как раз о чем-то говорит с Людой Стрельцовой из нашего класса, просит меня подождать минутку.
И вот, значит, я стою в коридоре, за этой почти бумажной дверью кабинета английского, и, конечно, слышу все продолжение разговора Стрельцовой и нашей молодой, участливой и понимающей проблемы учеников англичанки.
— Чего ты боишься-то, Люда? — спрашивает Анна Олеговна.
— Да я-то ничего, — отвечает Стрельцова. — Просто как-то не по себе все же. Да и ребята тоже не молчат.
— А что ребята?
— Ну, они теперь, вроде как, поддевают ее постоянно, издеваются.
— А Наташа что? — продолжает учительница.
— Да ничего! А что она может…
Тут я понимаю, что речь о Мироновой и начинаю внимательнее вслушиваться в вылетающие из-за закрытой двери слова. Следует еще пара-тройка ничего не значащих фраз и каких-то сожалений, а потом Анна Олеговна в своей непринужденной манере начинает небольшую лекцию о том, что ВИЧ не передается через прикосновения и даже слюну. И тут мой навязчивый пазл вдруг моментально складывается в весьма четкую картинку. Я облокачиваюсь спиной о стену, запрокидываю голову к потолку и закрываю глаза. Мне становится жаль Миронову. Наши же добренькие детишки ее теперь в покое не оставят. Я вспоминаю ее огромные голубые глаза, такие искренние и как будто напуганные, и у меня сердце сжимается. Как же так может быть? Я все никак не могу соотнести Наташу с этим диагнозом. Наверное, потому что мой мозг тоже безнадежно засран стереотипами и шаблонами. Но как же все узнали? Я недавно читал, что некоторые подростки сейчас начинают открывать свой статус, но это не у нас, это где-то далеко в Европе.
— Веригин! — вдруг слышу я голос Анны Олеговны. — Веригин! Ты где витаешь, вообще?
— Что? — я поворачиваюсь к ней, но продолжаю смотреть как будто сквозь, как будто англичанки, вообще, не существует.
— Что-что! — ворчит она. — Вот задания! — Анна Олеговна протягивает мне листок с напечатанным на нем текстом. — К следующему уроку подготовься, пожалуйста.
Я киваю.
— Ты меня слышишь, Ром? — она щелкает пальцами у меня перед лицом, и я немного прихожу в себя.
— Да, — говорю и беру у нее из рук листок, — конечно, я все понял. До свидания.
Последний урок — биология. Я медленно вхожу в класс и иду на свое место. Наташа сидит, уткнувшись в учебник. Но она ничего не читает — это видно невооруженным глазом. Она просто прячется. Пока иду, я не свожу с нее взгляда. Я все думаю, какая же она красивая. И теперь я еще думаю, как же ей тяжело приходится. Я медленно опускаюсь на свой стул, сажусь боком к Наташе и вытаскиваю из сумки тетрадь и ручку. Я стараюсь не смотреть на Миронову. Но не потому что мне как-то не по себе от того, что я только что узнал, а просто, чтобы не смущать ее. Однако у меня ничего не выходит, и очень скоро я уже буквально сверлю ее глазами. Она, конечно, замечает и поднимает на меня голову. Некоторое время мы смотрим друг на друга. Наташа первая отводит взгляд. Она очень смущается, пугается как будто и через несколько секунд уже не знает, куда себя деть. Я беру со своей парты ее карандаш и протягиваю.