— Да нормально все, Ром. — продолжает настаивать она. — Правда, все в порядке.
— В каком порядке? — в моем голосе уже звучит раздражение. Я беру Наташу за руку.
— Не надо. — она одергивает ее.
— Что не надо? — почти кричу я и разворачиваю Наташу к себе. — Давай поговорим! Эй! Что произошло? Что я не так сделал?
Я же, ясное дело, перевожу все на себя. И честно говоря, я жутко боюсь, когда вот так разворачиваю Миронову к себе. Я боюсь, что она, наконец, скажет, как же глубоко я ей не интересен.
— Все так, Ром, — как будто оправдываясь говорит Наташа. — Я просто задумалась…
— О чем?
— Обо всем.
— Так не бывает!
И тут Наташа останавливается, смотрит на меня и начинает:
— Прости меня, но я хочу быть с тобой честной. Да я просто должна быть честной с тобой. — она делает вдох и как будто собирается с мыслями. — Просто… Нам не стоит продолжать. Ты же сам сказал, если вдруг что, то послать тебя к черту…
— И?
— И, в общем, я сейчас хочу послать тебя к черту, чтобы все не зашло слишком далеко…
— Так пошли! — очень резко обрываю я, но до меня постепенно доходит смысл происходящего.
И от этого у меня сносит крышу. Я как будто совершенно контроль над ситуацией теряю. Как и саму ситуацию. Смотрю на Наташу и думаю: неужели? Как же так может быть? И она тихо, почти шепотом произносит:
— Иди к черту, Рома.
— Неубедительно! — возражаю.
— Убедительнее я не смогу, — грустно констатирует Наташа.
— А ты попробуй!
— Нет. — повторяет Наташа. — Я пойду домой.
— Нет! — я хватаю ее за руку. — Ты пойдешь со мной!
И мы быстро двигаемся в сторону моего дома. Вернее, я почти бегу, а Наташа скачет за мной вприпрыжку. Мы входим в подъезд, поднимаемся на лифте на последний этаж, потом я открываю небольшую низкую дверь, и мы оказываемся на крыше. Наташа все это время молчит.
— Зачем мы сюда пришли? — наконец спрашивает она.
Я стою напротив нее. Я долго и пристально смотрю ей в глаза. Я смотрю в них так, как, наверное, смотрят в дуло заряженного револьвера, направленного в лицо. Так, как смотрит на это дуло безнадежно больной, желающий легкой смерти. Так, как смотрит самоубийца. Так, как смотрит дерзкий преступник, которому нечего терять. Потом я срываюсь с места, запрыгиваю на бетонный бордюр и хватаюсь одной рукой за невысокое металлическое ограждение.
— Хочешь, я прыгну? — очень серьезно заявляю я.
Наташа пугается. На ее лице я вижу тень паники и ужаса.
— Ром, слезь! — просит она. — Ты что!
— Я прыгну. — говорю твердо и дерзко. — Прямо сейчас. Только скажи.
— Не надо! Рома! Перестань! Это не шутки!
— Какие уж тут шутки! — я слегка перегибаюсь через парапет. — Прямо сейчас. Хочешь? Ты хочешь? Я сделаю это, если только скажешь. Я прыгну.
Я, конечно, совсем псих. Но это потому, что у меня на самом деле все замкнуло внутри, когда Наташа решила послать меня к черту. Я же помню, при каких обстоятельствах предлагал ей этот беспроигрышный вариант. И вот теперь, когда все так обернулось, и мне бы радоваться, просто начинаю сходить с ума. Кажется, что если я сейчас что-то не сделаю, что-то правильное, то потеряю Миронову навсегда. А я не хочу ее терять. Я хочу ее со всеми ее проблемами, со всеми ее диагнозами и мыслями о безысходности. Я только не знаю, что должен сделать, чтобы она перестала бояться меня и того, что чувствует.
— Рома! — она почти плачет. — Пожалуйста! Слезь! Хватит! Ты что, с ума сошел? Что ты делаешь?
Я смотрю, как ее голубые глаза наполняются водой, успокаиваюсь, слезаю с бетонного бордюра, подхожу к Наташе, обнимаю ее за шею, целую в губы и говорю:
— Я люблю тебя, дурочка!
Наташа обнимает меня и заливается слезами. Она просто рыдает мне в куртку и все всхлипывает.
— Я люблю тебя, — повторяю ей на ухо.
Вдруг она отстраняется и делает два шага назад. Она печально смотрит на меня и мотает головой.
— Ты же знаешь, — произносит она сквозь слезы, — меня нельзя любить.
— Я как-то не думал об этом…
— Рома! — уже кричит она. — У меня ВИЧ!
— И что? — я снова подхожу к ней и снова целую в губы, но Наташа вырывается. Господи, у нее настоящая истерика!
— И ничего! — отрезает она. — Меня нельзя любить! Со мной, вообще, ничего нельзя! Ты что, не понимаешь?
— Это ты не понимаешь. — спокойно отвечаю я. — Тебе все можно. Вообще все.
— Нет! — продолжает кричать Миронова. — Ты дурак, Рома…