Через несколько секунд после того, как за майором хлопает дверь, в коридоре появляется Наташа. Она видит меня лежащего на полу, избитого, держащегося одной рукой за живот, другой — за лицо, и просто дар речи теряет. Она открывает рот и смотрит на меня в упор.
— Я же сказал тебе не выходить!
— Я услышала, как хлопнула дверь… — неуверенно отвечает Миронова.
Я только недовольно морщусь и издаю какой-то странный звук. Не то чтобы стон, скорее, выходит нелепое кряхтение. Просто у меня кровь идет из носа, и плечо жутко болит от удара о стену. Я кашляю и снова издаю тот же самый звук. Как же он меня бесит!
— Кто это был? — спрашивает Наташа, опускаясь на колени и пытаясь коснуться моего лица.
— А ты как думаешь? — отвечаю раздраженно.
Я поднимаюсь на ноги и иду в ванную, так и не дождавшись предположения Мироновой относительно нашего больного ночного гостя.
Умываюсь холодной водой, морщусь, разглядывая свое побитое отражение в зеркале. Когда же это уже кончится! Я смотрю в глаза самому себе и совершенно не знаю, что сказать этому парню с разбитым лицом. У тебя все хреново, чувак. Ты в полном дерьме. Да ты, собственно, всегда в нем был. На что ты, вообще, рассчитываешь? К чертям собачьим тебе сдалась еще эта любовь? Да ты хоть понимаешь, дурак, что бы было, если бы майор застал тут Наташу? Нет, ты, похоже, вообще, ни фига не понимаешь.
— Это был твой папа? — слышу я осторожный голос Мироновой.
— Папа? — презрительно усмехаюсь я. — Да уж, пожалуй, папа.
— Надо лед приложить. — как будто не замечая моих интонаций, продолжает Наташа. — А то синяки будут.
— Угу. — киваю. — Чего-чего, а льда у меня полно.
Через несколько минут мы уже сидим на кухне. Я — с мешком льда, Наташа — с чашкой чая в дрожащей руке.
— Извини. Я не хотел, чтобы ты все это увидела.
— Почему он так с тобой? — тихо спрашивает Миронова.
— Потому что он мудак! И вообще, он мне не отец.
— Я не понимаю, Ром… — растеряно произносит Наташа.
— Вот и не вникай даже, — решаю я, наконец, закончить этот ни к чему не ведущий диалог. — Пойдем спать.
17
Я опять не появляюсь в школе несколько дней. Сначала отлеживаюсь после визита майора, а потом мотаюсь по делам, которые поручает мне Егор. Я опять угоняю для него машину. Опять развожу на мотоцикле какие-то сомнительные конверты и свертки. Я думаю, скорее всего, в некоторых пакетах наркота. Как же я завяз во всем этом дерьме? Но больше всего я думаю о Наташе. Ей, наверное, нелегко приходится в дни моего отсутствия.
Так и есть. Я вижу это по ее глазам. Я вижу это по глазам остальных одноклассников.
— Что, достали тебя эти уроды? — шепотом спрашиваю я Наташу сразу после того, как крепко целую ее взасос на глазах у всего класса.
Миронова только молча кивает и опускает глаза. Я стою спиной ко всем остальным, но чувствую, как в меня впиваются их цепкие взгляды. Я теперь, кажется, начинаю понимать, зачем на некоторых футболках на спине рисуют оттопыренный средний палец или пишут ругательства. В такие моменты как сейчас, это очень даже кстати. Но во мне не достаточно большую дырку прожгли, так что я почти сразу целую Наташу еще раз. Да просто, может, у них глаза вывалятся!
И как раз в этот момент в класс входит наша классная Ольга Афанасьевна. И как раз видит нас с Мироновой, почти застывших в поцелуе. И сама тут же застывает в дверях. Я слышу шаги, я чувствую, как Наташа пытается освободиться от моей руки, и я понимаю, что тот внезапный жар, который я ощутил в области лопаток — это как раз взгляд нашей класснухи. Я отрываюсь от Наташиных губ, хотя мне этого совсем не хочется, и мы замираем на некоторое время, соприкоснувшись лбами. Держу лицо Мироновой в своих руках — вечно хотел бы так простоять. Пусть даже под пристальными взглядами этих тупых идиотов.