— Как у вас дела? — спрашивает Инна Марковна, когда я привожу Ксюшку.
— Нормально, — отвечаю.
Она скептически мотает головой и как-то почти лукаво прищуривается.
— Правда, все хорошо! — широко улыбаюсь я.
— Как у тебя в школе?
— Нормально.
— Ты же понимаешь, что тебе надо учиться, Рома? — очень участливо продолжает Инна Марковна.
— Угу, — бурчу. — Извините, мне надо бежать, я тороплюсь.
Я быстро машу сестре и спускаюсь по лестнице.
Сегодня Егор попросил меня помочь в автосервисе. В общем-то, неплохо. По крайней мере, ничего противозаконного. Однако работать приходится допоздна.
Возвращаясь домой, встречаю Дашку Конкину из параллельного класса. Она сидит на лавке и курит. Мы с Дашкой общаемся немного. Не друзья, конечно, потому что друзей у меня в школе нет, но так, вроде как, здороваемся. Она прикольная, с ней можно поржать, покурить за углом и все такое.
Уже поздно, а Дашка сидит тут совершенно одна.
— Привет, — говорю. — Как дела?
— Привет, — отвечает она. — Лучше всех.
— Чего сидишь?
— А чего, нельзя?
Она огрызается, и мне вдруг становится ее безумно жалко. У Дашки дома полный трындец, об этом все знают. Она поэтому все время и тусуется по каким-то квартирам, подъездам, вечно мотается с непонятными ребятами. Учителя в школе в один голос твердят, что от Конкиной ничего другого ждать не приходится, потому что у нее семья неблагополучная, потому что она в такой среде растет и тому подобное. А по мне так Дашка потому и шатается неизвестно где, что ей домой идти тошно. Она кроме родителей-алкоголиков ничего и не видела. Может, и рада была куда-нибудь сбежать — так ее никуда не зовут. Никто не горит желанием показывать Дашке лучшую жизнь. Может, потому что и показать-то им всем особенно нечего. Мне тоже нечего, но у меня, по крайней мере, дома чисто, в холодильнике еда и соседка добродушная под боком.
— Чего домой не идешь? — спрашиваю. — Поздно уже.
— Не хочу домой.
— Что так?
— Предки достали.
— Так сильно, что на улице лучше?
— Тебя как будто не достают твои!
Я пожимаю плечами. У меня, вообще, все через задницу, так что даже не знаю, подходит ли в моем случае слово «достают». Обо мне же никто ничего толком не знает, особенно в школе, так что и Дашке не обязательно в подробности вникать. Но все-таки мне ее жаль. Так ведь и просидит всю ночь на лавке, если в милицию не загребут или не нарвется на какого-нибудь урода.
— Пойдем ко мне, — говорю. — У меня дома никого, только сестра.
— В смысле? — не понимает Дашка.
— В смысле, — повторяю, — ко мне пойдем. Чего тут торчать-то… Есть хочешь?
— Угу, — кивает Конкина.
— Пойдем! — я машу рукой, как бы подгоняя ее. — Пиццу закажем.
Дашка встает, и мы идем ко мне. Правда, я прошу ее подождать у квартиры, пока сам поднимаюсь к Инне Марковне за Ксюшкой. Просто появление девушки может вызвать целую волну вопросов, на которые мне совершенно определенно не хочется отвечать. Вернее, совершенно определенно мне придется что-то врать, а врать своей соседке, которая так по-человечески к нам относится, я не хочу.
Пока Ксюшка собирается, я кладу на комод пятьсот рублей. Я всегда плачу Инне Марковне за то, что она сидит с сестрой. И хотя она каждый раз пытается отказаться, я считаю, это правильно: она же тратит на нас свое время. И потом, если я не буду ей ничего платить, все это может перейти в разряд каких-то личных отношений. Деньги помогают соблюсти некую формальную грань. Вроде как, ты уже не просто просишь о чем-то. Вообще, деньги все упрощают. Они избавляют от претензий, вопросов и чрезмерного проникновения в душу.
— Не надо, Рома, — снова возражает Инна Марковна и пытается всучить мне мою пятисотенную купюру. — Я же говорила тебе! Забери!
— Ну что вы, Инна Марковна, — протестую я. — Все нормально. Вы же тратите свое время…
— Так мне же это в удовольствие!
— Вот и хорошо! Тем более берите!
Я кладу бумажку обратно на комод и прижимаю бюстом Бетховена. Инна Марковна неодобрительно качает головой и вздыхает.
— Ну что у тебя денег так много, что ты можешь мне платить? — почти невинно возмущается она.
— Есть у меня деньги, — говорю. — Я же работаю.