— Какого хрена ты приперся? — шиплю сквозь зубы.
— Заткнись! — бросает он. — Это моя квартира! Буду приходить, когда захочу! И вообще, я пришел с дочерью увидеться!
— В три часа ночи?
— Твое какое дело!
Я ухожу, но только успеваю дойти до двери в комнату, где спит Ксюша, отец догоняет меня и отодвигает с дороги. И вот, он уже тянется к ручке.
— Ты не войдешь к ней! — говорю, толкая его и вставая у двери.
— С чего бы?
— Она спит, — отвечаю, скрепя зубами.
— Пропусти! — отец пытается сдвинуть меня.
— Отвали! — я толкаю его, и он пятится назад.
Так мы препираемся еще минуты две. И уже совершенно очевидно, что наши крики разбудили Ксюшку. В конце концов, как обычно, все заканчивается тем, что он сначала бьет меня по лицу, потом толкает. Я ударяюсь спиной о ручку двери в ванную, но, не смотря на внезапную боль, даю сдачи. Мне удается оттеснить его от двери, но он снова бьет меня. В общем, мы деремся. Одно хорошо во всех этих драках — отец так увлекается, что совершенно забывает о своем желании навестить дочь.
Вот и в этот раз, после очередного удара в живот, который получаю я, он ругается, посылает меня подальше и уходит, снова громко хлопнув дверью. Еще некоторое время я стою, опираясь о косяк, потом закрываю входную дверь на все замки, быстро иду в ванную и умываюсь. Надо же, а в этот раз мне досталось-то совсем немного: из носа идет кровь и губа разбита. Я беру из холодильника лед и иду к Ксюшке.
Конечно, она не спит. Сидит на кровати, обхватив колени руками и вцепившись в подушку. Она напугана и тихонечко хнычет. Я присаживаюсь рядом и обнимаю ее. Мне приходится запрокинуть голову, чтобы кровь не шла.
— Тебе больно? — спрашивает Ксюша.
— Нет, — мотаю головой. — Пройдет. Ложись спать.
— Я боюсь, — едва слышно произносит она, сдавленным от слез голосом.
— Не бойся, — отвечаю, гладя ее по голове. — Я тебя не дам в обиду.
— Почему папа такой злой? — спрашивает сестренка после продолжительной паузы.
— Потому что наш папа мудак, — отвечаю, не задумавшись, и тут же жалею об этом.
Ксюшка сразу спрашивает, кто такой мудак, и теперь не отстанет. Она даже про свой страх забывает и про то, что ночь на дворе. Ей теперь непременно надо узнать, что означает слово «мудак». Вот ведь точно: язык мой — враг мой.
— Это очень плохое слово, — отвечаю. — Не надо его говорить.
Но такой ответ, естественно, не удовлетворяет любопытство моей сестры. Она требует более развернутого определения. И все мои уговоры о том, что пора спать, конечно же, не имеют успеха.
— Это значит «очень плохой человек», — объясняю.
Ксюша только недовольно морщится, но принимает это и начинает устраиваться в кровати. Конечно, мне сегодня опять придется спать с ней.
— Ты же знаешь, что никому нельзя рассказывать о том, что сегодня случилось? — спрашиваю на всякий случай.
— Угу, — кивает Ксюша.
Мы желаем друг другу спокойной ночи и засыпаем. Все-таки эта маленькая девочка большая умница. Она понимает все лучше любого взрослого. И лучше любого взрослого умеет хранить секреты. И врать в свои пять умеет уже не хуже меня. Просто у нас с ней есть «официальная версия» для посторонних, и если ее спрашивают в детском саду или еще где-нибудь, она всегда придерживается ее. Даже с Инной Марковной, которой кое-что известно, Ксюша всегда строго придерживается «официальной версии», которую однажды, пару лет назад, придумал я. Это у нас такая игра: мы готовимся стать самыми знаменитыми шпионами. И еще мы, конечно, жутко не хотим в детский дом. Поэтому «официальная версия» — наше спасение. С ней мы привыкли существовать. Она позволяет нам оставаться вместе.
5
Я стою на школьном крыльце. Мало кто отваживается курить прямо здесь, на глазах у проходящих учителей. Все стараются прятаться по близлежащим подъездам и укромным углам. Но мне что-то не особенно страшно, да и в подъездах не очень-то нравится. И конечно, я сразу становлюсь мишенью для нравоучений, негодования и лекций о здоровом образе жизни. Даже не представляю, куда бы они девали все свои «умные речи», если бы не было меня. Первой начинает Валентина Михайловна, учитель алгебры. Причем, у нашего класса она даже ничего не ведет, но пройти мимо молча просто не может.
— Веригин! — осуждающе произносит она. — Ты совсем совесть потерял! Прямо на крыльце уже куришь! Совершенно никакого понятия не осталось!