– Это чтоб ты помнил каждый день, когда тебе довелось дать девушке прикурить?
– Да, что-то вроде того.
– А мне твоя работа вовсе не кажется такой ужасной.
– Нет, – согласился он, – она вовсе не плохая. Просто…
Тинкер довольно долго смотрел в окно на Бродвей, собираясь с мыслями.
– Помнится, у Марка Твена есть история об одном старике, который водил баржу – что-то вроде парома, на котором люди переправлялись с одного берега реки на другой.
– Это из «Жизни на Миссисипи»?
– Не знаю. Возможно. Так вот Марк Твен подсчитал, что за тридцать с лишним лет этот человек, работая перевозчиком и без конца пересекая реку, проделал путь в двадцать раз длиннее самой Миссисипи, но при этом ни разу не выехал за пределы своего округа.
Тинкер улыбнулся и покачал головой.
– И порой я себя чувствую этим стариком. Словно одна половина моих клиентов собирается в путешествие на Аляску, а вторая – в Эверглейдс[43], и лишь один я продолжаю возить людей с одного берега на другой.
– Налить еще? – спросила официантка, подходя к нам с кофейником в руках.
Тинкер вопросительно посмотрел на меня.
У нас, девушек из «Куиггин и Хейл», на ланч было отведено сорок пять минут, но я предпочитала возвращаться к своей пишущей машинке на несколько минут раньше. Если я уйду прямо сейчас, то еще вполне успею до конца перерыва. Можно поблагодарить Тинкера за ланч, рысцой добежать до нашего здания и запрыгнуть в лифт, идущий на шестнадцатый этаж. Интересно, каким может быть приемлемое опоздание для девушки, которая всегда оказывалась на рабочем месте вовремя? Пять минут? Десять? Пятнадцать – если у нее, скажем, сломается каблук?
– Конечно, – сказала я официантке, и та наполнила наши чашки, после чего мы оба с явным облегчением откинулись на спинки стульев, стукнувшись при этом коленями – в «отдельном кабинете» было все-таки тесновато. Тинкер налил себе в кофе сливок и принялся их размешивать. Он все мешал, мешал, мешал, и все это время мы оба молчали. Потом я сказала:
– Это церкви.
Он несколько растерянно посмотрел на меня.
– Что – это?
– Церкви. Именно туда я хожу, когда хочу побыть одна.
Он снова выпрямился.
– Ты посещаешь церкви?
Я указала в окно на церковь Троицы. Более полувека ее шпиль был самой высокой точкой на Манхэттене, а для моряков служил чем-то вроде гостеприимного маяка. А теперь, чтобы как следует рассмотреть эту церковь, приходилось устраиваться в кафе на противоположной стороне улицы.
– Вот это да! – Тинкер был явно удивлен.
– Странно, почему это тебя так удивляет.
– Не то чтобы удивляет… Просто мне казалось, что ты человек не слишком религиозный.
– Нет, не слишком. Так я и в церковь хожу не тогда, когда там идет служба, а когда там почти никого нет.
– Именно в церковь Троицы?
– И в любую другую тоже. Но вообще-то я предпочитаю старые и большие, вроде Святого Патрика или Святого Михаила.
– По-моему, я один раз был в церкви Святого Варфоломея – на венчании. А больше, пожалуй, нигде. Мимо церкви Троицы я, должно быть, тысячу раз проходил, а внутрь ни разу даже не заглядывал.
– Вот это и впрямь удивительно. Между прочим, в два часа дня в этих церквах нет ни души. Они стоят совершенно пустые – сплошной резной камень, красное дерево и витражи. То есть они, конечно, в какие-то моменты жизни отнюдь не пустовали. Там наверняка было полно тех, кто пережил все эти беды. У исповедален, наверно, целые очереди выстраивались. А во время венчаний в боковых нефах и в приделе девочки рассыпали лепестки цветов…
– От крещения до отпевания…
– Вот именно. Но со временем большая часть истинно верующих как бы отсеялась. Те, что недавно прибыли в страну, стали строить свои храмы, и большие старые церкви оказались чуть ли не заброшенными – как часто оказываются заброшенными старики, – и теперь им остается только вспоминать о поре своего расцвета, оставшейся в прошлом. Пребывание в обществе этих «стариков» я нахожу невероятно умиротворяющим.
Тинкер некоторое время молчал, глядя на шпиль церкви Троицы, вокруг которого, как в старые времена, кружила пара чаек.