Словно в ответ на его выходки игроки, представлявшие Восток и Запад, начинали постепенно заявлять о себе: слева от меня сидел старый раввин, отлично помнивший каждую карту, а справа – чикагский гангстер на пенсии, который мало что помнил, зато отлично умел пустить пыль в глаза и порой выстраивал «шлем», завершая тем самым игру исключительно благодаря собственной силе воли.
– Двойка червей? – Я опасливо приоткрыла карты, старательно подсчитывая в уме свои очки.
– Двойка пик, – сказал раввин, словно желая меня предостеречь.
– Шестерка червей! – выкрикнул англичанин, еще не закончив разбирать сданные ему карты.
– Пас.
– Пас.
Когда зазвонил телефон, все удивленно подняли глаза, и я сказала:
– Я сейчас, только трубку сниму.
Телефонный аппарат возвышался на стопке романов Льва Толстого.
Вообще-то я думала, что это звонит тот молодой бухгалтер, с которым я как-то познакомилась у Фанелли и который тщетно пытался заставить меня рассмеяться. Не знаю уж, что на меня тогда нашло, но я зачем-то позволила ему записать мой номер телефона – Грэмерси 1-0923; это был мой первый в жизни собственный номер. Однако, сняв трубку, я услышала голос Тинкера Грея.
– Привет, Кейти.
– Привет, Тинкер.
Ни с Тинкером, ни с Ив я не общалась уже почти два месяца.
– Ты чем-то занята? – осторожно спросил он.
При сложившихся обстоятельствах вопрос был довольно-таки трусливый.
– Еще две партии до выигрыша. А что ты хотел?
Он не ответил. И довольно долго молчал, прежде чем спросить:
– Как ты думаешь… в общем, ты не смогла бы сегодня вечером приехать?
– Тинкер…
– Кейти, я не знаю, что между вами происходит – между тобой и Ив, – но для меня последние две недели превратились в сущий кошмар. И врачи говорят, что будет еще хуже, и только потом, возможно, начнется улучшение; я не очень-то им поверил, но пока что все именно так и происходит. А мне сегодня вечером обязательно нужно уйти, я должен быть в офисе, а ее, боюсь, ни в коем случае нельзя оставлять одну…
Я видела, что за окном идет мерзкий снег с дождем; на висящих простынях сразу образовались серые нашлепки. Вообще-то хозяевам белья следовало бы смотать веревку и втянуть свое барахло в дом, где у него все-таки будет какой-то шанс досохнуть.
– Да, конечно, я поняла, – сказала я. – Я могу приехать.
– Вот спасибо, Кейти!
– Тебе вовсе не обязательно так уж меня благодарить.
– Ладно, не буду.
Я посмотрела на часы. В такое время бродвейское метро ходит с большими перерывами.
– Приеду через сорок минут.
– Почему бы тебе не взять такси? Я оставлю деньги у швейцара.
Я бросила трубку.
– Удваиваю ставку, – выдохнул раввин.
Пас.
Пас.
Пас.
Все первые дни после аварии, пока Ив была без сознания, Тинкер бодрствовал у ее постели. Кое-кто из наших соседок по пансиону тоже по очереди дежурил в больнице, но они в основном сидели в приемной, читая журналы, а Тинкер от Ив практически не отходил. Он только попросил знакомого швейцара из своего дома приносить ему чистую одежду, а душ принимал в помещении для персонала.
На третий день из Индианы примчался отец Ив. Подойдя к ее постели, он почему-то страшно растерялся. Было видно, что он убит случившимся, но ни заплакать, ни помолиться не может. Ему наверняка стало бы легче, если б он сумел это сделать. Но он только смотрел на изуродованное лицо своей девочки и без конца сокрушенно качал головой.
Ив очнулась на пятый день. А на восьмой уже более или менее пришла в себя – но теперь это была некая суровая, прямо-таки стальная версия прежней Ив. Она слушала врачей, холодно и пристально на них глядя, и ни разу не отвела глаз. Она спокойно воспринимала все те медицинские термины, которые так и сыпались у них изо рта: перелом, разрыв, шов, лигатура. Она даже подбадривала их, когда они пытались избежать таких слов, как хромота и уродство. Когда Ив стала готовиться к выписке, отец заявил, что немедленно забирает ее домой, в Индиану. Однако ехать она категорически отказалась. Мистер Росс сперва пытался взывать к голосу ее разума, затем стал умолять, уверяя, что дома она сумеет гораздо быстрей восстановить силы; особенно он напирал на то, что в таком состоянии она попросту не сможет карабкаться по лестнице в пансионе. И потом, говорил он, ее очень ждет мать. Но Ив была непоколебима. Ни мольбы, ни уговоры отца ее не трогали.