Вечером она снова пришла, на сей раз застав сержанта одного в пустынном вестибюле. Он поговорил с ней уже ласковее:
— Девочка, возвращайся домой. У тебя есть родственники?
Она отрицательно покачала головой и заметила в глазах военного сочувствие.
Так шли дни. Наступали холода, девушка просыпалась, дрожа от холода под тоненьким одеялом. Город угнетал, угрюмые жители внимательно рассматривали ее на улицах, это раздражало, поэтому она старалась проводить здесь как можно меньше времени, охотясь днем в пригороде. Утром и вечером она наведывалась в штаб. Однажды, когда никого не было поблизости, добрый сержант, тронув ее за руку, сказал:
— А ведь у меня тоже была дочка. Если бы она выжила во время Чумы, вы сейчас были бы ровесницами.
Девушка молча смотрела на него, стараясь понять, к чему он клонит. Она не знала, как ответить, а сержант продолжал:
— Я попробую помочь твоей матери. Ничего не обещаю, но она, похоже, и в самом деле ничего не знает. Приходи завтра.
Она кивнула, не отводя пристального взгляда от его лица.
— Спасибо, но… А как же торговец?
— Почему ты спрашиваешь? Ты же говорила, что не знаешь его.
— Да, но… Просто интересно. — Девушка пожала плечами, кляня себя за такую неосторожность и пытаясь сохранить невозмутимый вид.
— С ним будут разбираться. Мне нет до него никакого дела, да и тебе тоже. Так что, давай беги.
— Да, я приду завтра, и… Спасибо вам!
— Не благодари, пока не за что! — пробормотал сержант.
Она молниеносным движением пожала ему руку, резко развернулась и растворилась в темноте.
На следующий день дочь с ужасом смотрела на мать, пока три охранника вели ее через вестибюль к выходу. Заключение надломило Мэри, ее кожа приобрела нездоровый серый оттенок, под глазами залегли скорбные тени. Она все еще была одета в джинсы и легкую майку, худенькие плечи дрожали от Холода, когда девушка бережно обняла ее.
— Доченька, — дрожащим голосом повторяла мать, — доченька, неужели это и правда ты?
— Да, мама, я здесь, и все будет хорошо, — успокаивала ее Мэри, укутывая своей курткой.
— Да, ты здесь, — удивленно произнесла Мэри. — И ты не призрак.
— Можете ехать домой, — не глядя на них, с кажущимся безучастием проговорил сержант.
Девушка бросила на него последний взгляд, исполненный признательности, и повела мать к выходу.
Дорога к дому заняла, казалось, целую вечность. Дочь усадила Мэри в седло перед собой и крепко держала за талию. Ее пугала лихорадка, сотрясавшая хрупкое тело матери. Казалось, что с каждым шагом лошади силы покидают мать, и девушка изо всех сил пришпоривала Малышку, сбивчиво шепча:
— Мама, мамочка, мы едем домой, дома все наладится… Я сделаю для тебя горячий бульон, и тебе станет лучше, пожалуйста, верь мне.
Она не знала, кого пытается успокоить, себя или ее.
Наконец они приехали домой. Мэри всегда была сильнее духом, нежели телом. Сейчас она совсем исхудала и ослабла, и дрожала даже под шерстяным одеялом перед ярко горящим камином. Ночью кашель раздирал ее тело. Дочь выбивалась из сил, убирая бедлам, созданный солдатами, готовя отвары и бульоны, разжигая камин в безрезультатных попытках согреть Мэри. Ничего не помогало, больная ела совсем мало, и лихорадка не покидала ее. Даже во сне призраки не отставляли ее в покое, она металась и стонала, а испуганная девушка пыталась успокоить ее:
— Спи, мама, здесь нет никого. Завтра тебе станет лучше.
— Мне страшно! — услышала она однажды ночью. — Мне всегда так страшно!
Приблизившись к кровати, девушка увидела, что глаза матери широко открыты, она смотрит в пустоту и повторяет:
— Им так легко убить тебя. Стоит нажать на кнопку, и мы все умрем. Мир взлетит на воздух… Мир взлетит на воздух. Мы умрем в огне.
— Это лихорадка, мама, тебе жарко. Здесь нет огня, посмотри, камин потух. — Девушка заливала тлеющие угли, протирала лоб матери влажной губкой. — У тебя жар.
— Жар…. Жар убивает всех, всех. Я должна помочь! Я должна! — Она отталкивала руки дочери, пытаясь встать. — Это моя вина, что они все умирают, но я же не знала! Я не хотела мира такой ценой!
Девушка нежно удерживала больную, умоляя ее:
— Пожалуйста, ложись, тебе необходим отдых! Больше всего ее пугали разговоры матери о смерти.
Свет керосиновой лампы становился бледнее, в комнату входили тени. Угли в камине потрескивали, заставляя ее вздрагивать.
— Это моя вина! Моя!
Мать продолжала метаться по постели.
— Ш-ш-ш-ш-ш… Засыпай, — мягко уговаривала ее дочь.