Слезы иссякли. Глаза болели, как всегда бывает, если плакать долго.
— Джекс! — Встревоженный голос Дэнни-боя эхом разнесся где-то внутри башни.
Послышался скрип, и позади нее открылся люк. Не говоря ни слова, Дэнни подошел к ней и обнял. Она не отстранилась. Его тело, разгоряченное подъемом и пахнущее краской, согревало и успокаивало. Только обезьянка визгливо раскричалась, очевидно, рассерженная вторжением. На волосы Дэнни опустилась последняя синяя бабочка.
— Ты в порядке?
— Да, все хорошо.
Джекс опустила глаза и посмотрела на мост. Он весь переливался оттенками синего, цветом шелковой маминой ленты, вечернего неба и… крыльев синих бабочек.
Фермер из Марина, направляющийся к Даффу, чтобы обменять урожай своего огорода на инструменты, остановил свою повозку возле первой башни Золотых Ворот. Задрав голову, он ошарашенно разглядывал гигантского синего дракона, обвивающего башню.
— Вот черт! Нет, ну ты глянь! Раскрасили весь мост! Синим, подумать только!
Его десятилетний сынишка уже спрыгнул с козел и бегал вокруг башни, разглядывая узоры.
— Папа, это бабочки! — закричал он.
— Что еще за бабочки? — заворчал фермер, слезая с повозки и подходя вплотную к башне.
Вблизи было видно, что на поверхности как будто нарисованы тысячи бабочек. В местах, где крылышки чуть расходились, проглядывала оранжевая краска; где два крыла перекрывали друг друга, синий цвет был насыщеннее. На свету цвет переливался и как будто трепетал.
Заскорузлым от работы пальцем фермер поскреб поверхность. Краска не отколупывалась.
— Папа, смотри! — закричал мальчик, указывая на живую бабочку, греющуюся на солнышке.
Сложив ладони лодочкой, он накрыл насекомое.
— Чушь какая, — пробормотал отец, — давай пошли отсюда.
Ребенок неохотно разжал ладошки, выпустил бабочку и поплелся за отцом к повозке. Бабочка затрепетала крыльями и, выискав на башне место, где все еще виднелась оранжевая краска, опустилась на него и замерла.
Повозка тронулась в путь. Фермер долго еще не мог успокоиться, бормоча:
— Те, кто тут живет, законченные психи. Хотя чему удивляться, так было всегда.
Ребенок не слушал. Он думал о бабочках и улыбался. Хотя не скроем, фермер, по самому себе неясным причинам, вдруг подумал, что жизнь, как ни крути, хороша.
Глава 17
Роуз Малони выросла в Ричмонде, всего в нескольких кварталах от церкви святой Моники. Каждое воскресенье мама водила ее к мессе. Отец работал в строительной конторе и слишком много пил. Попойки неизменно сопровождались жгучим раскаянием. В раскаянии он был отчаянно щедр — его компания отремонтировала крышу церкви, починила течи в водопроводе и электропроводку.
Детские воспоминания Роуз неразрывно связывались с полированными скамьями, святой водой, разноцветными витражами, в которых каждый кусочек мозаики сверкал и переливался, как драгоценный камень. Когда девочка подросла, ее отдали в церковную школу, где она проводила дни под бдительным оком тихих, одетых в неизменное черное монашек. На переменках школьники играли в классики, догонялки и вышибалы во внутреннем дворике, под сенью собора.
Когда началась Чума, Роуз было тридцать девять. Она все еще жила в доме родителей, так и не выйдя замуж. Это была худая женщина с квадратным лицом и волосами неопределенного цвета, который парикмахер ее матери называл мышиным. Тот же парикмахер, кстати, стриг и саму Роуз. Он делал ей прическу, которая очень шла… правда, не ей. Ее матери. Работала Роуз секретарем в страховой компании — заполнение бланков, ведение папок, бумажки, бумажки. По субботам она преподавала катехизис в церковной школе. Иногда играла на органе на свадьбах.
Первым Чума унесла отца. На похоронах собралась половина прихода. Две недели спустя, когда хоронили мать, смерть стала делом обычным, народу на церемонии не было, ведь в каждой семье имелись свои покойники. Бледный священник изо всех сил старался утешить Роуз, бормоча что-то о Божьей воле, но, похоже, не мог успокоить даже самого себя.
Из всего прихода выжила она одна. Роуз по-прежнему ходила в церковь каждый день. Женщина садилась на скамью, смотрела на безмятежное лицо Христа в разноцветном свете витражей и вспоминала. Ей так не хватало болтовни с друзьями после богослужения, пикников по воскресеньям. Одно осталось по-прежнему: в церкви она находила покой. Здесь был ее дом.
Роуз заботилась о церкви. Каждое утро подметала мраморные полы собора, наполняла купели водой — не святой, конечно, но тут уж ничего не попишешь, — поливала цветы, росшие в ящиках у входа в собор. Последняя работа была самой любимой — ей всегда нравилось возиться с растениями.