Затишье — самый паршивый признак на войне. Год живу по этому правилу — если в степи тихо, пора смазывать салазки, — и ведь ни разу оно меня не обмануло. Не меня одного, конечно. Весь мир затаился и ждёт, гадает, что ещё вылезет из нашей дыры — когда-то тихого, как говорится, забытого богом и людьми, провинциального Пашутина.
И всё-таки мы держимся. Последнего каменного гиганта остановили неделю назад на подступах к Белому Яру. С тех пор они больше не появлялись, но вся степь от Полтакова до Красного озера теперь завалена обломками скал. Торчат вкривь и вкось, как развалины миллионного города.
К ползучим теням тоже вроде приспособились. Просто не гаси свет на ночь, и никто тебя во сне не задушит.
Вот с белыми осами никак не справимся. Хотя средство защиты нашли — маскхалат. На худой конец — обычный докторский халат, если, конечно, сумеешь так скрючиться, чтобы целиком под него залезть. В белое они не жалят. По-родственному, что ли, относятся, чёрт их разберёт, но всё-таки — спасение. Сколько народу полегло, пока додумались! А уж скотина на фермах вся перевелась, до самого Абакана. Чего ещё ждать? Чтоб реки кровью потекли? Говорят, видели уже и такое, но, возможно, врут.
Народы мира, понятное дело, содрогнулись, прислали к нам своих физиков-химиков, приборов привезли, пробирок — изучают. Но в самое пекло их лезть не заставишь, и что там, в Пашутине, делается — неизвестно. Из людей оттуда никто не выходил с самого дня «Хэ», спаслись только те, кто в отъезде был. Как вот я, например.
Помню, накануне выписал мне военком командировку — везти пятерых призывников в Красноярск, на сборный пункт, или, как в армии говорят, в холодильник. Это вечная повинность военкоматского заместителя — призывников возить. Служба хлопотная, беспокойная, но знакомая. А потому снарядился, получил билеты и «макар» свой служебный, номер 2873, построил ушастых, отобрал спиртное, у кого нашёл, отказался от подношений со стороны родственников — «чтобы, если можно, не в глухую какую часть, а поближе», погрузил личный состав в служебный ПАЗик и в темноте уже — на станцию. Через полчаса дрыхли мои ушастые в плацкартном вагоне, распятерив тайком последнюю нереквизированную грелку самогона. Пацанва, что с них возьмёшь. Откуда им было знать, что эту грелку по моему указанию дед Панарин вчера ещё зарядил успокоительным травяным сбором. Ничего, к утру будут как огурчики. А иначе всю ночь пробузят, другим пассажирам жизни не дадут. Страшнее призывника в вагоне только дембель…
В общем, проконтролировал я отбой, да и сам прилёг подремать вполглаза. Колёса стучат, луна из-за шторы пробивается, вверенное подразделение храпит на полках. Армейский уют. Особенно если войны нет. Но вот с этим-то как раз и не задалось.
В полночь проехали Бельтыры без остановки. Тепловоз наддал в полях так, что и перестука больше не слышно, катим, как с горы на лыжах. И вдруг — шкррабадах! Хруст, треск, вагон подпрыгнул, орлы мои с полок посыпались. Тормоза завизжали, будто весь поезд разом закричал. Хотя, может, кто и кричал — не разберёшь. Трясло и кидало, пока не встали намертво, не то ещё на рельсах, не то уже поперёк. Вскинулись пацаны, глазами хлопают, к окошкам прилипли. Разом выветрило из голов и самогон, и травяной сбор.
— Что там, товарищ капитан?
Как будто я им Бог Саваоф.
— Спокойно, — говорю. — Собрать вещи, возможно, будет высадка. Но только по моей команде. Шишек не набили?
Нет, вроде, все целы. Ну и хорошо. Велел им сидеть на местах, а сам — к проводнице.
Она в тамбуре дверь открыла, наружу выглядывает.
— Что там? — спрашиваю.
— А я что, Бог Саваоф? — отвечает. — Авария какая-то. Может, корову сбили… Связи с начальником нет.
И снова высунулась. Я встал рядом, тоже шею тяну, пытаюсь тепловоз рассмотреть. Мельтешит там что-то, не разглядеть в темноте. Трактор, что ли, на путях?
Как вдруг снизу, прямо из-под колёс, что-то как кинется! Темное, длинное, и луна блеснула, будто по мокрому. Клац! Возле самого уха. Я отпрянул, успел только заметить — клешня, как у рака, но размером с ковш от «Беларуси», живо утянулась под вагон. Ни хрена себе!
— Это ещё что за… — поворачиваюсь к проводнице, а она как стояла в дверях, в поручень вцепившись, так и торчит, дура.
— Назад! — кричу и за руку её дёргаю. — Убери голову!
Только вижу вдруг — головы-то и нет. Тёмный фонтанчик бьёт над плечами — прямо на китель льётся.
Я по службе кое-чего видывал. Завалы разбирал после взрыва на снарядном складе. Потаскал «двухсотого», и на носилках, и в мешке. Но в этот раз не смог удержаться — вывернуло меня наизнанку посреди тамбура. В глазах поплыло, чуть не отрубился. Но тут в пол подо мной что-то садануло снизу так, что площадка горбом выгнулась. Я отлетел к стене, еле устоял, за стоп-кран схватился.