— Не поняла, почему мэр?
— Какой мэр? А, нет, это значит, типа из хорошей семьи. Иначе — блатной. Я ж тебе объясняла — шпана попроще от меня уже давно отвалила, там у Лизы были связи, скажем так, а этим все чего–то там хотелось…
— И?
— И вот — туман. Зато отлично помню, что было дальше, сейчас опять попытаюсь вам изобразить в реальном времени, так что, будете засыпать, предупредите.
— Ты только в монологи обратно не ударяйся.
— Не гарантирую, но постараюсь. Да там и не до монологов было. И тоже все довольно быстро происходило, примерно так:
05. 09.1989 (вторник)
Довольно большая учительская, немного учителей — урока нет, но за детками на субботнике кто–то тоже должен наблюдать, — занимаются своими делами, кто сидит, кто стоит. Завуч чуть позади, у окна, рядом учительница географии, на переднем плане какие–то малознакомые учительницы, за одним из столов — уже подскакивая с места — англичанка Елена Васильевна — все это Оля Таранич отмечает чисто автоматически, на фоне непрерывного лихорадочного словоизвержения, источником которого является учительница физики, только что вбежавшая в учительскую и втащившая Олю за собой. За ними в дверях толпятся и тоже галдят любопытные — которых раздвигает школьная медсестра, поддерживающая за плечи спотыкающегося десятиклассника — вид у обоих был бы комичным, так как медсестра махонькая, примерно в половину его роста — если бы не его общая потрепанность и окровавленный нос, грозящий вот–вот превратиться в сливу. Олин вид тоже оставляет желать лучшего, хотя в глаза это не бросается: блузка чуть сбита на бок, на колготке дырка, в целом жива–здорова, но тихо пыхтит, как будто у нее отдышка. Кажется спокойной — только внимательный наблюдатель может заметить в ее взгляде что–то не то, как будто он с трудом фокусируется. Как только завучу удается на секунду его поймать, он тут же сводит рот трубочкой и начинает тихо выдыхать. Оля смаргивает пару раз и тоже начинает правильно дышать — все это под несмолкающий аккомпанимент:
НА: — …уму не постижимо! Вот так взять и — и — а еще и девочка! Вы на него не смотрите! Нет, это тоже кошмар, конечно, но там! Там!! — С ним физрук, (на чей–то вопрос) скорую уже вызвали, да, (подвывает) бедный мальчик, я же его учииила!.. С пятого класса, такой хороший был мальчик! (Кто–то в ужасе: «Был?») Не знаю! Все может быть! Как он лежал! Как он лежал! В каком виде! А она — стоит себе и..! Это надо же ведь! И вот просто так, взять и — и избить! Без тормозов совершенно, налетела на них, вот Дима говорит, он кричал, а она — да мы слышали, как он кричал, товарищи, это просто ужас что такое, это же — вот, говорила мне Любовь Борисовна, когда дела передавала, предупреждала, что она на лечении! Это же психопАтия какая–то! Это же ненормально — тем более, для девочки!! Таким место — я не знаю, где!.. — и далее в том же духе душераздирающие подробности про двух зверски избитых ни за что ни про что пацанов, один из которых, между прочим, сын самого Иван Иваныча… Постепенно Оля совсем приходит в себя, но как на все это реагировать, соображает еще плохо. Физичка останавливается, чтобы набрать воздуху, чем пользуется Елена Васильевна:
ЕВ: — Оля, это правда?
НА: — Да что вы её еще спрашивать будете!.. — И по второму кругу, с диагнозами вроде той же психопАтии, наложившейся на острую нимфоманИю, а также прорицаниями скорого суда и малолетней колонии или кащенки.
Оля в это время пытается успокоиться и ответить что–то типа «Да, правда, вмазала за дело», но опять ловит взгляд завуча. Кроме нее на него никто не смотрит — и его лицо мгновенно преображается. Маска всегдашней невозмутимости превращается в трагедийную: брови домиком, углы губ сильно вниз, одна выпячивается, выражение совершенно несчастное. Оля чуть было не прыскает, но тут его обычный покер фейс возвращается на место, только в прищуренных глазах читается напряженный немой призыв: давай, мол. Он настолько силен, что Олю как будто что–то подхлестывает. Его рот опять начинает кривиться, на этот раз она в точности копирует его выражение — и все встает на место:
О: — Ыхыыыыы! Ыыыыыхыыыыы!!! — сначала она действительно притворяется, что плачет, и притворяется хорошо — все аж замерли — но, к ее удивлению, притворные рыдания немедленно сменяются настоящим потоком слез. Теперь уже она виснет на растерявшейся физичке и разражается водопадом — как словесным так и реальным, со всеми положенными рвущими душу всхлипами и пароксизмами: