— Все–все, дальше можешь не читать.
— А что еще за Клуб?
— А, это были ихние заморочки, я про это тогда понятия не имела до поры до времени, может, потом всплывет, не важно. Как бы то ни было, понятно, да, вкусы у всех разные, на всякого редкого учителя мужеска пола найдется заинтересованная ученица опасного возраста и т. д., и т. п., так что тут удивляться нечему. И, продолжая объяснительную Сергея Николаича: Поскольку в его отношении ко мне превалировало уважение к моим мозгам, игнорировать меня ему, с одной стороны, не хотелось, а с другой…
— Да нрааавилась ты ему, нравилась, так и говори.
— Вот, Маня, не знаешь, сиди и молчи. Ничего я ему тогда не нравилась. Тут надо понимать: у него в системе не было такого варианта, чтоб ему в принципе мог нравиться кто–то из учеников — контакты бы мгновенно перегорели, замкнуло бы, настолько это было не положено. Не положено не по каким–то там правилам, которые возможно нарушить — а по системным ограничениям. Рыбы не ходят, соль не сладкая, делить на ноль нельзя, учителя не испытывают никаких неуставных чувств к ученикам — закон природы. И в его случае не потому, что ученики — как родные дети, а не знаю, потому что просто как дети, даже самые великовозрастные. А к детям он всегда относился как к чужеродным существам, другому биологическому виду.
— Ближе к обезьяне?
— Не думаю. Хотя вспоминая некоторых деток…
— А сам что ли не был раньшей ребенком?
— Происхождение взрослых из детей всегда было для него загадкой. По крайней мере по себе он ничего такого не помнил. Любимой игрушкой была логарифмическая линейка. Любимой книжкой — справочник по радиотехнике, там картинки были очень интересные. С детской культурой познакомился по долгу службы куда позднее и в восторг от нее не пришел… Ох, кончайте меня сбивать с генеральной линии, а то запутаюсь. Итак, никакой речи о моей потенциальной привлекательности быть не могло — по крайней мере на сознательном уровне. Подсознательный же начинал посылать ему тревожные звоночки каждый раз, когда я устно отвечала на уроке. Что предмет знала — этим его было не удивить. Однако из–за моей постоянной скрытой эйфории на уроках меня еще и несло — ну, то есть очень красиво начинала излагать (говорит совсем низко, придавая голосу мягкие актерские модуляции, без пережима): сдержанно, но с выражением, безупречно как по форме, с оборотами там всякими, так и по содержанию — заслушаешься. Народ на задней парте даже про морской бой забывал, а некоторые прямо таки втянулись в предмет, вдохновившись моими импровизациями.
— Всё у нее не как у людей, обычно ж, когда втюриваются — замыкает сразу, меня и то вырубало в таком возрасте. Ну, временами.
— И меня, и меня! За… Замыкивало постоянно!
— А меня вот нет. Может, потому что дышала правильно.
— Да ну тебя, мам, когда это… втюриваешь? — мозги так заняты предметом, что на другое просто синапсов не хватает — вот и язык перестает работать, и мозги тоже, это даже в песне той старой было, только про наоборот, про болезнь–то.
— Про какую болезнь?
— Ну как ее, что хорошо, что она ему… ним не болеет… не больная… а он — её, то есть, ей! Ей он не больной!
— Ну ты, кука, и вспомнила…
— Я была им стопроцентно больна, но, видимо, у меня был очень хороший иммунитет. Вон, грипп тоже на ногах переношу, в отличие от вас с папой. Антител было навалом, недаром до него вообще ни в кого не влюблялась, ни в пацанов, ни в актеров.
— Тогда тем более должно было крышу снести. Но это ж ты, с другой стороны, — говорила ведь — непробиваемая.
— Ничего подобного. Вот просто не подводили меня мои синапсы и всё. Какая–то часть мозга пребывала в эйфорическом восхищении, а остального хватало на проявления красноречия. Примерно так. А вообще всё не так, и ничего вы не понимаете. Вот запомни, кука, и намотай на ус, и даже Маньке еще не поздно: если вас в присутствии интереса замыкает — то это не ваш интерес, как бы неровно вы к нему ни дышали. Только если вам рядом с человеком легко и свободно, если вы фонтанируете идеями, как в угаре, то у вас с ним есть будущее. Организм все понимает быстрее нашей сознательной части — чувствует искреннее любопытство, расположение и поддержку — и вперед. Или наоборот заранее тушуется перед будущими нервотрепками. И не спорьте, особенно ты, Маня, знаю я тебя. То, что начинается со священного ужаса и общего отупения, никогда ничем хорошим не кончается, включая многолетний последующий самообман и вроде как функционирующую семейную жизнь.