Лежим, отдышиваемся.
О: — Стоп, а твой тогда где? Так не честно.
СН: — Хорошего понемножку. А кроме того, есть один такой прозаический, но крайне существенный момент, о котором ты благополучно забыла — а о нем забывать нельзя никогда.
О: — Я‑то, между прочим, не забыла. (честно) Я просто расслабилась и подумала, а ну и фиг с ним, в первый раз авось пронесет.
СН: — Это еще хуже. Это вообще безобразие.
О: — А ты сам забыл.
СН: — Ничего я не забыл. (немного смущенно) Я знал, что они у меня дома есть, а то бы заехал по пути в аптеку.
О: — И?
СН: — Они оказались просроченными. Боюсь, в последние годы моя личная жизнь была малоинтересной…
О: — Ну и что, подумаешь, просроченные. (И когда он успел посмотреть, до сих пор не понимаю — а ведь успел).
СН: — Как это, ну и что? И вот что тут смешного! Это крайне серьезно. Вообще по сути это единственный серьезный момент во всем касающемся эээ данной стороны жизни. А тут от них и в свежем виде не знаешь, чего ожидать-О: — Так что никакой разницы.
СН: — (поджимает губы) Я достану хорошие. Как бы то ни было — всё мы еще успеем.
О: — (ловя его на слове) Когда?
СН: — Если до завтра заживет… Да, сообразим когда, все равно ж никуда друг от друга уже не денемся.
И так на меня посмотрел — что ответно я тут же — в первый и последний раз — четко представила себе нашу дальнейшую целиком и полностью совместную жизнь: и как мы работаем дома бок о бок, и как я меняюсь, а он нет, а что, форма–то хорошая, и тощий, и мускулистый, такие долго держатся, и как заводим детей — и чтоб девочка была хулиганка, а мальчик — зануда, но можно и наоборот, и как проживаем разные времена, и как наступает полнейшая свобода и мы зарабатываем кучу денег, с нашими–то мозгами, и как путешествуем по разным странам, и как эта чудесная жизнь все тянется бесконечно, и как не хочется, чтобы она кончалась… — и все это он явно читал в моих глазах, ну, может быть, в адаптированной версии, более «мужской», вроде бесконечного вот такого же валяния в постели в разнообразных вариантах — потому что улыбался так же довольно, как и я — пока вдруг как будто не вспомнил о чем–то. И тут же преобразился — улыбка сошла, смотрит то ли грустно, то ли виновато. С беспокойством смотрел — что меня немедленно отрезвило и заставило с удвоенной скоростью заработать головой. Так что выпалила почти наугад, даже не зафиксировав мыслительную цепочку:
О: — Кстати, а откуда у тебя эти шрамы на животе?
Тут он привычно окаменел, и я поняла, что не промахнулась.
СН: — Прободение язвы? — именно с вопросительной интонацией, вроде как: «Устраивает как вариант»? Меня–то такой вариант устраивал абсолютно — ну прободение, ну, можно жить себе дальше, ну, диета номер 5, ничего страшного… Меня устраивал, а мою голову — нет.
О: — А почему ты тогда такой худой? После язвы это совсем необязательно.
СН: — На себя посмотри. Вон, тоже ребра торчат.
О: — (безжалостно) В моем возрасте это нормально. А в твоем — метаболизм уже не такой быстрый. Или (с надеждой) ты с тех пор диету соблюдаешь с повышенной строгостью, да? Чтобы желудок не растягивать?
Вариант тоже был вполне подходящий, но неверный, так как он молча растянулся на спине, и на секунду прикрыл глаза.
СН: — (отрицательно качая головой) Нечего уже растягивать. Хотя и есть с тех пор приходится избирательно, да.
Тут мир потихоньку начал рушиться.
О: — Как это нечего? …В смысле — нет желудка? Удалили? Весь? А почему?
СН: — (с некоторой гордостью) Не весь. Где–то вот столько (сдвигает пальцы) осталось. Примерно 0,175. Ну, почему–почему…
О: — Не знаю… Но не опухоль, тьфу–тьфу–тьфу?.. Что, правда? — Здесь потребовалось какое–то время на упрямое сгребание в кучу развалин того мира и попытку восстановить хоть что–то из обломков, одновременно отстраняясь от масштабов катастрофы. — (деловито) То есть, был рак желудка (опять с вопросительной интонацией устраивающего варианта и ударением на «был») — который вырезали?
СН: — Был (ему этот вариант тоже нравится). Но там обычно даже после операции остается какая–то мелкая дрянь, весь вопрос в том, как она себя ведет. Мне тогда честно прикинули года два. В смысле, жизни.