— А была жена с детями?
— Я предполагала, что была, так как С. Н. казался очень правильным человеком, из тех, у которых все в жизни по списку — таким к определенному возрасту положен комплект из жены с ребенком. Мне, конечно, неприятно было с ними вот так расправляться, но кулинарный техникум настраивал на соответствующий лад. Так что муки совести решила отложить на потом, а пока утешалась идиллическими картинами обедов типа «шестнадцатая перемена блюд». Вот только непонятно было, откуда брать еду — видимо, пришлось бы тащить из ресторана, в который устроюсь работать. Воровать, конечно, нехорошо, но у нас же все общее — значит, бери не хочу. Ах да, кстати, и в завуче у меня будет большая потребность, чем у не кормящей его жены — так что опять же имею право. В общем, в итоге пришла в легкий ужас от обилия коммунистических перспектив — (в сторону) Так ты ее спускаешь уже на воду? Этот мотор с утра фурычил чисто как газонокосилка — но раз ты в жилете… — машет рукой, опять поворачивается к дочке, но тут же встает. — Нет, пошли, он с ней без нас сотворит что–нибудь нехорошее, как пить дать.
— На чем остановились–то? Я прямо как дядюшка Римус уже какой–то. Ах, да, записала себя, значится, мысленно уже в кулинарное училище, на историю ходить перестала, остальные предметы, правда, не забросила, тянула по инерции. Ну и руководствуясь светлыми принципами магического реализма: пока напрямую никуда не гонят, будем делать вид, что все как всегда, а там уж, как пойдет. И принципы не подвели: Любовриска, оказывается, еще в тот же день поскакала с телегой аж к директорше, а та ей: Любовь Борисовна, у меня для вас такая новость, прямо не знаю, для школы это, конечно, трагедия, но не можем же мы вас удерживать, в общем, тут говорили со мной из РОНО, очень просят вас прямо с июня на место заведующей какого–то там отдела кислых щей с двойным окладом… Двойной оклад плюс отсутствие школьников — против такого даже Любоврискины принципы были бессильны.
— И получилось, как она хотела — в школе осталась только одна от вам.
— Именно так, кроме отвама. До конца года все дружно делали вид, что ничего не происходит, а в мае вызвала меня как–то наша третья историчка — молоденькая, забыла уже, как ее звали, и сказала, что ей придется опросить меня по всему учебному материалу за последнюю четверть, чтобы проставить четвертную и годовую оценки. Ты, говорит, поготовься недельку… Поготовилась, сдала, а потом она же мне и рассказала про Любовриску, так что стало совсем понятно, откуда подул ветер. — Вот, говорит, буду я у вас, видимо, вести в следующем году историю, — и вздыхает. — А вы, небось буйные, я старшие классы вообще боюсь брать, знаю я вас. — Ой, да, — говорю, — наш класс бывает иногда неуправляемым, что есть, то есть, но вы не бойтесь, привыкнете… когда–нибудь, к тому же по сравнению с ашками мы еще ничего, учительский стол не взрывали, только мусорную корзину и то еще в первой четверти, клей тоже почти никто не нюхает, качки спят себе тихо, металлисты цепями не сильно брякать стараются… — в общем, подтолкнула ее слегка в правильном направлении, в смутной надежде на более существенные перемены в расписании. И таки да, трам–пам–пам, сработало: в 9‑м классной у нас стала англичанка Елена Васильевна — прекрасно, — а историю взял завуч — еще прекраснее. О, и даже школьную форму мерзкую синюю отменили у старшеклассников! И зажила я еще лучше и веселее и так и прожила себе спокойно всю оставшуюся школу, а потом вышла замуж, стала жить–поживать и добра наживать, конец, а кто слушал…
— Ольга, ты бы хоть ребенка постыдилась.
— Ну вот я именно из–за ребенка и притормаживаю.
— Какой я вам ребенок?!
— Да, Оль, у нее вон и девушка уже есть, чему ты ее плохому в этой жизни уже научишь? Тем более тебя тогдашнюю она уже переросла.
— Ладно–ладно. Просто там еще один неприятный эпизод на подходе. Но это было уже в сентябре.
Задумалась, молчит.
Дочка:
— Что, такой сильно неприятный?
— Та… Нет, ерунда. Просто забывается постоянно, вот, пытаюсь восстановить контекстно, — оттягивает, — что у нас тогда было, 89-ый… Вообще отличный был год, за некоторыми исключениями, столько всего происходило, видимо, поэтому всякая фигня забывалась легче… — совсем уходит в воспоминания — да… помню, на Войновича ходили в Дом Медика, с Дуськой там еще встретились, из лагеря, не важно, на других… зубров… за журналами–газетами гонялись, по телевизору чего только не смотрели… заседания депутатов, «Взгляд», «До и после полуночи», митинги на Пушкинской, а вот Лужники, собирались тогда в Лужниках уже?..
— Собирались после полуночи?
— Не, кука, это передача такая была, там еще ламбаду однажды показали. Вот тут–то мы всем Крымом и полегли. Лужники, Взгляды — это все ихняя москальская политика (мама неодобрительно урчит в Манину сторону), а ламбада — это было да. Как пошли все жо… пардон, но чем же еще! Как пошли крутить и юбки подрезать, маманя моя озверела в который раз, обратно попыталась подол пришить, щас. Да, — Маня довольно жмурится, — жопы–то у нас были, а вот насчет крутить — это немногим было дано.
— Маня, во «Взгляде», между прочим, тоже мтв–шные клипы крутили. А ламбада к нам в 89-ом еще не дошла.
— Не, вроде дошла.
— А я говорю — не дошла. Хотя, может, и дошла. Но концерты уже точно были, Дуська попала на Пола Саймона в парке Горького, с Пинк Флойда одноклассники выходили совершенно другими людьми, это все по рассказам знаю, на концерты мне не хватало, к сожалению, хоть и подрабатывала что–то там — кажется, тогда и начала на почте работать, закрыли глаза, что 16‑ть только в сентябре исполнялось, или вообще не обратили внимания, я же еще и вымахала как следует, опять же за лето — или уже весной — бабушка считала, что это все гречневая каша — повезло отхватить пару кило — у нас в роду таких дылд не было. Да, почту разносила с утра пораньше, летом легко оказалось вставать.
— Вот откуда ты такой жаворонок.
— Наверняка. Или наоборот. Не важно, так что и осенью продолжала работать, тем более что бабушке на лекарства стало явно не хватать, а к концу года совсем стало худо, мы–то думали, там только трепыхания эти, а выяснилось нечто похуже, в общем, почтовые копейки пришлись кстати, хотя потом и их стало не достаточно, так что пришлось даже, — опять подвисает.
— Ты ничего не пропустила?
— Пропустила–пропустила, возвращаюсь. Ладно, а в первую школьную неделю, буквально 2-ого числа, приключилась со мной схожая ситуевина… (задумывается) Наверное, из–за быстроты реакции все так мгновенно произошло, что из памяти вот просто испарилось практически целиком. Помню отдельные кадры, моменты какие–то… Даже где точно было — и то не помню. Где–то у школы. И не поздно, во время занятий? Вот нафиг мне понадобилось выходить? А. Да. Случился свободный урок по поводу субботника, то есть уборки территории. Вот и пошла за какой–то тачкой что ли на задворки. А тут эти двое, один из 10-ого, мажор, и один уже закончивший.
— Не поняла, почему мэр?
— Какой мэр? А, нет, это значит, типа из хорошей семьи. Иначе — блатной. Я ж тебе объясняла — шпана попроще от меня уже давно отвалила, там у Лизы были связи, скажем так, а этим все чего–то там хотелось…
— И?
— И вот — туман. Зато отлично помню, что было дальше, сейчас опять попытаюсь вам изобразить в реальном времени, так что, будете засыпать, предупредите.
— Ты только в монологи обратно не ударяйся.
— Не гарантирую, но постараюсь. Да там и не до монологов было. И тоже все довольно быстро происходило, примерно так:
05. 09.1989 (вторник)
Довольно большая учительская, немного учителей — урока нет, но за детками на субботнике кто–то тоже должен наблюдать, — занимаются своими делами, кто сидит, кто стоит. Завуч чуть позади, у окна, рядом учительница географии, на переднем плане какие–то малознакомые учительницы, за одним из столов — уже подскакивая с места — англичанка Елена Васильевна — все это Оля Таранич отмечает чисто автоматически, на фоне непрерывного лихорадочного словоизвержения, источником которого является учительница физики, только что вбежавшая в учительскую и втащившая Олю за собой. За ними в дверях толпятся и тоже галдят любопытные — которых раздвигает школьная медсестра, поддерживающая за плечи спотыкающегося десятиклассника — вид у обоих был бы комичным, так как медсестра махонькая, примерно в половину его роста — если бы не его общая потрепанность и окровавленный нос, грозящий вот–вот превратиться в сливу. Олин вид тоже оставляет желать лучшего, хотя в глаза это не бросается: блузка чуть сбита на бок, на колготке дырка, в целом жива–здорова, но тихо пыхтит, как будто у нее отдышка. Кажется спокойной — только внимательный наблюдатель может заметить в ее взгляде что–то не то, как будто он с трудом фокусируется. Как только завучу удается на секунду его поймать, он тут же сводит рот трубочкой и начинает тихо выдыхать. Оля смаргивает пару раз и тоже начинает правильно дышать — все это под несмолкающий аккомпанимент: