Пароход причалил к маленькой пристани. Публика столпилась у правого борта, а в том числе и тамбовский ходок. Когда пароход остановился и публика хлынула к сходням, сплавщик Никита протянул руку ходоку и проговорил:
— Ну, дедушка, счастливой дороги…
— Спасибо, милый человек.
Никита постоял, тряхнул своими мешками и шубами и проговорила
— А ведь я правильно говорил… а?.. Насчет крестьянства то есть.
— Правильно-то правильно, да только оно тово… — замялся старичок и неожиданно прибавил: — Глупый ты человек, Никита, хоша ты и в сапогах и три шубы у тебя…
Произошла немая сцена. Сплавщик заметно смутился, а мы положительно были обижены за него.
— Пустой человек, и больше ничего, — задумчиво повторил старик, не обращаясь, собственно, ни к кому. — И правильные слова говорил все время, а все-таки пустой…
— Да почему пустой? — приставал к нему кто-то из студентов, — Это не доказательство: пустой, пустой… Про всякого так можно сказать.
— А как, по-вашему, хорошо это правильные-то слова зря разговаривать? — заговорил ходок уже с азартом. — У меня вот за пазухой, может, тыщи рублей, так я и пойду на пароходе показывать их всякому: на, мол, смотри, сколько у меня денег… Деньги-то останутся деньгами, а меня каждый дураком назовет. Так и у сплавщика: как бы настоящий человек он был, так не стал бы зря правильные слова свои болтать… Тоже слово-то к месту говорится.
Помню, какое оглушающее впечатление эти простые слова произвели на всех окружающих, а наш сплавщик вдруг сделался точно меньше. Теперь вся публика была уже на стороне тамбовского лапотника, — это была простая, серая публика, не привыкшая к праздной болтовне. Здесь еще жила вера в слово, в живое и могучее слово, которое нельзя бросать на ветер, потому что оно кровно срослось со своим внутренним содержанием. Сколько раз впоследствии мне приходилось вспоминать эту сцену: так много у нас на Руси говорится хороших и правильных слов совершенно праздно и не к месту…
1899