Пока маленькие были, ну пятый, шестой класс, она все в классе для нас, тупая и тупая. И так мы ее и прозвали. Катька — Талмуд. А она поправляла и, с видимым удовольствием.
— И не Талмуд, а Катька — Талмуда! — И опять с ударением на последнем слоге.
Ну, Талмуда, так Талмуда! Так и остаться бы ей, если бы не возраст, а вернее не наше становление взрослыми.
Пока мы мучились с ответами на свои, все возрастающие вопросы, Талмуда в наших глазах все набирала и набирала общественный вес в классе и в школе.
Что не спросишь у нее насчет секса, она профессор! И все–то она знает и если сильно попросить, то и фотокарточки запретные, но какие надо, принесет и покажет, пояснит.
Но только деньги, вперед! И мы постепенно, признали ее авторитет, и хоть она по–прежнему среди нас оставалась Катькой — Талмудой, но отношение к ней уже изменилось.
Теперь мы и я в том числе, ходили за ней и все ее клянчили. Покажи, да принеси посмотреть! Она с таким важным видом вела себя, а могла и отказать! Всем могла, но не мне. Я у нее, вроде бы звезда, наивысший авторитет. Но, то по учебе так, а вот по жизни, особенно в вопросах взаимоотношений, она на сто очков, как нам казалось, вперед ушла. Во–вторых, Катька, в отличие от нас, очень рано стала краситься, хорошо и модно одеваться. Что было не удивительно. Мать снабжала. Работала проводницей на поезде, что в столицу ходил и вещички подбрасывала. Она даже заказы какие–то стала принимать. Сначала от нас, потом ей, даже преподаватели стали поблажки давать. За ее услуги. То, она им доставала и продавала, что они просили, то еще что–то. Вот так, вместе с нами дошла до девятого класса. Мать ее хотела, что бы дочь ее обязательно полную школу закончила и поступила в медицинский институт. Ан, нет! Не удалось. Времена изменились и уже никому не стали ее услуги нужны. Что надо в продаже, только плати. И она снова не в фаворе.
Но все равно в авторитетах ходила. Конечно, курила и к винчику, как она сама говорила, прикладывалась! И, как говорили о ней, с обидой, кому отказывала она в чем–то, что она уже приобщилась к другому прибыльному промыслу. Ну, это все враки, конечно, вечно на нее наговаривали всякие гадости. Уж больно она к себе эти самые гадости притягивала и была флегматична по поводу, в чем ее обвиняли. Но все же, за ней водились кое–какие грешки.
Я все чаще слышала за спиной, что от нее попахивает спиртным и дорогими духами. И сама она стала какой–то уже отрешенной от всего, и списывать даже почти прекратила. И все теперь, как она говорила, ей по шарабану! Все, да не все. Она уже не училась, а зачем–то в школу продолжала ходить. А потом, как–то раз пришла и села рядом.
— Ты не будешь возражать, милая?
— Вот еще? Что это за милая такая? Ладно, уж, сиди. Только не мешай! И так просто не сиди и меня не разглядывай. Давай тетрадь открывай, ручку бери и пиши! Учись! И хватит на меня пялиться! На доску смотри и учись, поняла?
Она от чего–то, краснела, когда я с ней так говорила и становилась такая податливая. Я и пользовалась.
— Не будешь учиться, уходи! Мне рядом с неучем делать нечего, поняла?
И вот же странно, поняла и какое–то время за ум взялась. И опять стала списывать. Все равно уроки не делала и не учила. И чем это она, только дома занимается?
Спросила ее. А она странно так. Заерзала, стесняться чего–то меня стала. Два дня тише травы и воды. Я ее еще за внешний вид отругала.
— Что это такое? — Говорю, — ты в школу вырядилась, как на дискотеку? А ну снимай и ходи как все!
Вообще, стала ее воспитывать! И, что удивительно, она словно пластилин в моих руках! Что ей не скажу, ни попрошу ее, удивительно, но все она старается сделать. И при этом у нее многое не получается. Она сердиться, злиться. Может и наорать, стукнуть кого–то под руку. Но только не меня! Наоборот, вокруг меня словно вакуум. Она так меня отгородила от всех. От чего это? Я особенно не вдавалась в подробности, мне от нее все в большем объеме надо было получать информацию. Секс уже забродил у нас и лез в голову. А тут рядом, можно сказать бок обок, да еще профессор.
Помню, как в девятом классе, в самом начале учебы, мы первый раз на физкультуру вышли и сроиться стали. Я еще тогда удивилась. До этого я все где–то с краю стояла, в хвосте шеренги класса. А тут? Просто удивительно! Я и еще несколько девчонок и Катька тоже, рядом, хоть и ниже ростом. А я уже пятая, заняла место на построении, от самой высокой в классе Маринки! Оказывается, я за лето так вымахала и не просто вымахала, а подросла, округлилась. Как дали команду, равняйсь! Так вижу, что на меня пол класса пялятся. Это почему так, думаю? Глянула на себя. Мамочка моя родненькая! Грудь моя торчит из шеренги! Это же надо! И никак ее не убрать. А Талмуда все на меня смотрит, всю словно глазами поедает. А когда команду дали — бежать! Чувствую, не могу! Грудь мешает!