Я не могу дышать.
— Можем ли мы, пожалуйста, перестать говорить так, как будто ты собираешься умереть прямо в эту секунду? Ты не умираешь прямо сейчас. Просто дай мне это осознать.
— Нет. Сейчас самое время мне это сказать. — Он слабо поднимает руку. —Прежде чем этот морфин превратит мой мозг в кашу. Сейчас я могу ясно мыслить, и я вижу тебя ясно, и хочу, чтобы ты знал, что я не мог бы быть более гордым за того человека, которым ты стал. Ты для меня всё. Ты и твоя сестра.
Его голос начинает дрожать, и слёзы текут по моим щекам.
— Пожалуйста, перестань это говорить, — умоляю я.
— Нет, ты должен это услышать. Ты должен услышать, как сильно я тебя люблю. Ты должен услышать, как я горжусь тобой. Ты должен услышать, как мне грустно, что я не смогу быть там на твоём первом сезоне новичка, сидеть в центре льда на твоей первой игре за Блэкхокс.
С меня хватит. Всё. Я ложусь на его кровать, прижимая лицо к его руке, не в силах сдерживать слёзы. Я начинаю сильнее дрожать, когда чувствую, как его рука нежно гладит мои волосы и шею.
— Всё в порядке. Всё хорошо, сын.
— Нет, не всё хорошо, — бормочу я сквозь боль. — Как ты мог это скрыть от нас?
Но теперь я это понимаю. Понимаю. Как бы я ни был зол, думаю, я поступил бы точно так же на его месте. Я не хотел бы, чтобы люди жалели меня шесть месяцев, волновались и суетились. Внезапно я вспоминаю, как мама не хотела, чтобы он шёл на прогулку после ужина в День благодарения, утверждая, что было слишком много активности. Я думал, она беспокоилась о Мэрианнн. Теперь я понимаю, что она говорила о папе. Она хотела, чтобы он поберёг себя.
Я закрываю глаза и глубоко вдыхаю. Моё сердце бьётся в кончиках пальцев, и это больше адреналина, чем мне нужно сейчас. Когда моё дыхание достаточно замедляется, чтобы я мог открыть глаза, груз на моих плечах становится тяжелее, чем когда-либо.
Я медленно поднимаю голову, вытирая слёзы рукавом своей толстовки. — Ты не можешь уйти, — говорю я. Потому что просто нет альтернативы. — Ты не можешь уйти.
— Мне придётся, сынок. Но я обещаю тебе, что всё будет хорошо.
— Нет, не будет. — Глаза горят.
— Будет, потому что ты самый сильный человек, которого я знаю. Я любил тебя с того момента, как ты открыл глаза. Медсестра передала мне твоё крошечное, слизистое тельце...
Я захлёбываюсь от смеха.
— И ты посмотрел на меня с таким понимающим взглядом. Твоя мама говорит, что я воображал это, что ты не мог бы узнать меня. Она говорит, что новорожденные даже не могут сосредоточить взгляд сразу после рождения, но я знал, что ты видел меня. И в тот день ты стал моим лучшим другом.
Мне приходится подавлять крик боли, который хочет вырваться.
— Ты тоже мой лучший друг, — говорю я тихо. — И ты лучший отец, о котором можно только мечтать. Ты затмеваешь всех других пап. Они должны стыдиться.
Он улыбается. — Чертовски верно. — Его дыхание снова становится поверхностным, голос дрожит от эмоций. — Я хочу, чтобы ты помнил, что независимо от того, где я буду, я всегда буду с тобой. Смотреть за тобой.
Я сжимаю его руку, ощущая невыносимую тяжесть этой надвигающейся утраты. Я не могу этого сделать. Я не могу попрощаться с ним. Моё сердце болит от осознания того, что это может быть одним из последних разговоров, которые мы когда-либо проведём. Этот человек сформировал мою жизнь. Научил меня тем ценностям, которыми я живу. Как же я буду жить без его мудрости? Его руководства?
— И мне нужно, чтобы ты пообещал оставаться на том пути, который мы старались для тебя создать. Ты поедешь в Чикаго и вступишь в тренировочный лагерь. Ты выйдешь на лёд на своём первом матче в НХЛ, и, когда это произойдет, ты посмотришь вверх, и я буду смотреть на тебя.
Я снова начинаю плакать.
— Обещай, Шейн.
Я изо всех сил кидаю клятву, крепко сжимая его руку. — Обещаю.
— Хорошо. — Он тихо смеётся. — И ещё одно, и я клянусь, что всё, что я хотел сказать, закончено.
Я не могу ответить на его смех. Мне слишком больно.
— Мне нужно услышать, что ты будешь заботиться о своей маме и сестре.
— Конечно, буду. Я всегда буду о них заботиться.
— Хорошо, — снова говорит он.
Наступает короткая тишина. Я слушаю его дыхание. Оно снова становится поверхностным. Лёгким. И его глаза начинают затуманиваться.
— Ты в порядке? — Спрашиваю я.
— Просто устал. Может, я немного вздремну.
— Хочешь, чтобы я позвал маму?
— Да.
Я вытираю глаза и иду к двери, но его голос останавливает меня, прежде чем я смогу уйти.