— Уже уходите? — вышел в прихожую Ладушкин.
— Ухожу, пока не свихнулась. Вот, посылка пришла детям, вы уж проследите, чтобы они ее получили. — Лада доверительно взяла Ладушкина за рукав, потом обхватила рукой посильнее, опираясь, пока вытряхивала туфлю. Ладушкин наклонился, прочитал адрес и задумался. Я закрыла голову руками.
— Очень интересно, — пробормотал он, поднимая посылку и ставя ее на тумбочку. — Это почерк вашего мужа? Бывшего, в смысле, — тут же поправился он.
— Нет, — покачала головой Лада.
— А может быть, посылку отправили родители до того, как их убили! — задумался инспектор.
— Зачем Ханне отправлять посылку на адрес бывшей жены ее четвертого мужа! — Я почему-то сказала это очень громко, получилось, что кричу.
— Она могла сделать это для конспирации, что-то заподозрив. — Ладушкин осматривал белую картонную коробку. Точно такую же передала мне соседка Ханны. Вот он взялся за перевязь бечевки!..
— Бабушка! — закричала я, чуть не плача.
— Ты что, Инга? — выглянула она из библиотеки.
— Бабушка!!
— Да не кричи так, что тут у вас? — Она подозрительно посмотрела на Ладу, та фыркнула и решительно направилась к двери.
— Мне плохо, я не могу встать, у меня отнялись ноги, меня тошнит, колет в боку, спазмы в горле, боли в спине и под мышками, и сейчас пойдет кровь из носа!
— Детка?..
— От такого насилия любого хватит удар! Ничего, — злорадно успокоила меня Лада перед тем, как хлопнуть дверью, — бабушка тебе поможет!
— Мне нужно лечь, не могу дышать, я сейчас умру! — Кивком головы я указала на Ладушкина. Бабушка посмотрела на него, растерянно застывшего у посылки. Потом на меня. Потом опять на него. Потом на посылку, и в этот момент я лягнула ее босой ногой.
— Помогите. — Бабушка потянула меня вверх за руки, я уронила голову и закрыла на всякий случай глаза. — Вы можете отнести девочку на диван?
— Конечно! — кинулся ко мне Ладушкин, и я только расслабилась и запрокинула назад бессильно болтающуюся для правдоподобия голову, когда он легко поднял меня, прижал к колючему свитеру и понес, спотыкаясь то у одной двери, то у другой, не в силах определить спальню. Спальни в доме бабушки были наверху. Четыре. Но он же этого не знал.
В кармане моей куртки в коридоре звонит телефон. Я лежу на диване в библиотеке, и сломанная пружина давит в бок. Мне тепло, сонно, и, если бы не пружина, я бы даже не поняла, что заснула. Придется встать. Отдаленный еле слышный звук, как звон надоедливого невидимого комара. Я опускаю ноги на пол, в темноте, выставив руки, иду к двери, обозначенной полосками света из прихожей. Спотыкаюсь. Падаю на колени. Ощупываю руками жесткую шерсть и вспоминаю, что это козьи шкуры на полу, не успев испугаться.
В прихожей — никого. Телефон в куртке замолчал. Ознобом вдруг накатило воспоминание о дружеской семейной вечеринке, о решении бабушки. Надо быстрее спросить, что она имела в виду, надеюсь, про меня и детей Ханны было сказано для конспирации. Переминаюсь с ноги на ногу минуты три. Больше не звонит. Иду в кухню, утыкаюсь взглядом в холодильник. Поворачиваю обратно в прихожую. Коробки нет.
Интересно, кого должен был арестовать инспектор Ладушкин, если он распотрошил-таки коробку и обнаружил в ней то, о чем я думаю?
Шлепанцы (из шкуры козы, мехом внутрь) стоят у стены, я влезаю в них, обхожу первый этаж. В гостиной у окна сидит в кресле-качалке дедушка Пит и болтается туда-сюда, подстерегая наступающие сумерки. Неужели все разъехались? Неужели мои родители даже не дождались, когда я приду в себя? Они же не могли догадаться, что меня внезапно сморил сон, как только инспектор Ладушкин с максимумом предосторожностей уложил мое безвольное обмякшее тело на диван?!
Стараясь ступать бесшумно (для этого приходится идти не поднимая ног, как будто натираешь паркет), я возвращаюсь в кухню, делаю несколько глубоких вдохов и длинных выдохов и после шестого вдоха открываю дверцу морозильника. Странно, но наличие в заиндевевшей камере еще одного пакета знакомой конфигурации меня даже слегка успокаивает. Значит, Ладушкин не вернулся к посылке, не распотрошил ее, не стал догонять первую жену Латова — это же она принесла посылку — и задерживать ее. Не приказал всем присутствующим не покидать дом бабушки, пока ведется расследование. Дороги не занесло внезапным сентябрьским снегом, не порвало провода, и вся наша дружная любящая семейка не оказалась оторванной от цивилизации и запертой в скучном английском детективе.
Чтобы подняться по лестнице, шлепанцы придется снять. Я обхожу второй этаж. Никого. Неужели Ладушкин решил задержать всех присутствующих? Погрузил их, скованных наручниками, штабелем в свою легковушку или потащил, связанных веревкой, на станцию к электричке?
Чтобы спуститься вниз в подвал, лучше вообще надеть более подходящую обувь. Сойдут мои старые кроссовки, я спускаюсь по металлической лестнице и сразу вижу бабушку у старого угольного котла. Она сидит на низком стульчике и сосредоточенно вырезает что-то большими ножницами.
— Давай помогу. — Я подошла очень тихо, бабушка застыла, услыхав мой голос, но в поднятом ко мне лице не было ни тени страха или досады.
Плотный картон коробки легче резать ножом. Стараясь не думать о том, что делаю, я выпиливаю прямоугольник, на котором написан адрес квартиры Лады Латовой, и приписка — кому: “Латовым Лоре и Антону”. Отчаяние и страх заставляют трепыхнуться мое сердце невпопад.
Бабушка рвет порезанную коробку и жжет картон в топке. Я разворачиваю одну из газет, которые были в посылке, они валяются скомканные на полу. Подумав, расправляю ее, потом аккуратно сворачиваю и кладу на вырезанный прямоугольник.
Дверца топки закрыта. Бабушка уносит вырезанную картонку с газетой к полкам. Кладет под старую бензопилу.
— Мы поговорим здесь. — Она тяжело опускается на табуретку у разделочного стола с металлической столешницей. — Этот инспектор обошел первый и второй этаж, а в подвале не был.
— Ты же не думаешь, что он, как в шпионских фильмах, будет нас подслушивать?
— Не думаю. Но по телефону со мной о деле не говори.
— Бабушка!
— Инга, послушай, что скажу. Я хочу знать, как у тебя дела с мужчинами.
— Вообще или с Павлом? — Я привыкла ничему в бабушке не удивляться, отвечаю примерно вопросом на вопрос.
— Сначала — вообще.
— Вообще — никак.
— А твой фотограф, вы же работаете вместе?
— Оператор. Он снимает камерой. Мы работаем вместе, и между нами существует негласный договор категорической дружбы и взаимопомощи.
— Негласный — это когда ни один из вас не сказал другому, что он по этому поводу думает? — задумывается бабушка.
— Такое не надо обсуждать. Такое чувствуется сразу. Я всегда различаю, когда нужна мужчине по делу, а когда… ну, ты понимаешь.
— Хорошо, что чувствуешь. Я всегда молила судьбу, чтобы она не обделила тебя моей интуицией. Твоя мать сказала, что мужчина, с которым ты любишься, женат.
Я закрываю глаза и тяжело вздыхаю.
— А она не сказала, что опасается проявления у меня тяжелой тетушкиной наследственности?
— Приблизительно это ее и беспокоит. Давно ты с ним?
— Больше года.
— Это долго, — кивает бабушка. — Он стал засыпать?
— Засыпать?
— После того как вы отлюбите, он засыпает?
— Иногда. — Я пытаюсь вспомнить. — После второго раза.
— Но раньше ведь не засыпал?
— Откуда ты знаешь?
— Я все знаю о мужчинах. Вы встречаетесь один раз в неделю? Два?