Луна спряталась за тучи. Колян вышел из-за дерева и пошёл дальше. А его Милка, вспомнил он, так ходить не может, она городская. Но и она тоже читать не умеет, их там тоже не учили. И ещё: Милка гайки не раскладывала, не женское это дело, а у них были ускоренные курсы по кройке и клейке конвертов. Милка заклеила неправильно, и её выгнали. Потому что она нарочно так сделала! Милкина мать молчала, а отец страшно кричал: дура поганая, зачем ты нас позоришь, ты что, хочешь, чтобы меня с работы выгнали, а как мне семью кормить?! И Милка, чтобы их не подставлять, сбежала из дому, отец подал в розыск, с него сняли пятно, так это у них называется, и он остался на своей работе. А работа у него непыльная: он должен ровно два раза в минуту, когда мигнёт лампочка, переложить один лист бумаги с одного края стола на другой. И так целый день. И всё! Лафа какая! И ему за это полагается двойной паёк и льготы третьей средней категории. Колян удивлялся, спрашивал, зачем это нужно санитарам, какая им от этих бумажек польза, на что Милка отвечала, что санитарам ничего этого, конечно, не нужно, ни отцовых бумажек, ни Коляновых гаек, а они только пытаются приучить нас к своему порядку. Мы что, спросил тогда Колян, у них вроде больничных крыс, так, что ли? Примерно так, сказала Милка, но что делать? А ты что сделала, спросил Колян. Я дура, ответила Милка. И вот теперь он ей за это, что ли, несёт генеральшины туфельки?!
И вдруг подумалось: а донесёт ли он? А что! На нём же сдатчик, значит, санитары про него всё знают. Но санитарам эти туфли не нужны, у них в городе этого добра навалом, а вот деревенским, этим да, этим хотелось бы такие заиметь, и ещё как. Бабы у них очень завидущие и на городское падкое, санитары это знают. И они, смеху ради, сейчас по говорилке скажут: эй, пост четыре-бэ, как слышно, мимо вас земляк идёт, а с ним товар фартовый, бабьи туфельки, с вас три банки молока – и туфли ваши. Эти, конечно, сразу согласятся, а те поднимут вертихвост, начнут чесать над лесом взад-вперёд, смотреть по тепловизору, засекут и выдадут координаты, где искать. Но это вряд ли, подумал Колян, не станут они ради одних туфелек вертихвост поднимать. Да и зачем это им столько шуму? Вон, Байщик говорит, что они уже давно везде, где им нужно, расставили, скрытно, конечно, такие хитрые штуковины, которые смотрят, где, кто и зачем по лесу ходит. То есть, как теперь понятно, тоже что-то вроде сдатчиков.
Но это, тут же подумал Колян, Байщик, может, даже специально для распускания паники рассказывает, а они ему за это консервы сбрасывают, доппаёк, вот как оно на самом деле. А что! Байщик гнилой человек, сколько раз Колян к нему подкатывался, просил научить читать, а Байщик смеялся, отвечал: тебе нельзя, ты ещё злее станешь и сотворишь такое, что нас за это всех перестреляют, нет, Колян, таким, как ты, лучше не учиться грамоте, так оно будет спокойней. Сволочь! И Генерал такая же сволочь! Вон какой у него шрам! Там, может, такой же здоровенный сдатчик! Потому что Генералу есть кого сдавать, ему обычного сдатчика мало. Он же так и говорил: Колян…
И тут Колян остановился. И задумался. Нет, здесь что-то не так, сердито думал он, Генерал не сволочь, Генерал это что-то другое, просто Колян его не понимает. А Генерал это чует и поэтому и говорит: думай, Коляша, думай! Колян осмотрелся, отступил на шаг, сел на бугор, поставил на землю коробку. Вдруг опять вышла Луна, стало светло, даже очень, а тут же где-то совсем рядом деревенский караульный пост, будут идти мимо со смены и увидят.
Ну, это уже как у них получится, сердито подумал Колян, значит, такая у него судьба – и поднял правую руку, закатал на ней рукав и стал рассматривать шрам. Шрам был маленький, едва заметный. А у Генерала здоровенный, опять вспомнилось Коляну. Ну, это легко исправить, тут же подумал он, достал заточку и примерился, а после сжал кулак, напряг мышцы, ткнул заточкой в шрам и начал резать – осторожно. Но кровищи оказалось много. Ничего, пускай пока течёт, сердито думал Колян, ковыряясь заточкой всё глубже и глубже. Так он ковырял, ковырял… И зацепил-таки! И начал доставать!
И вот достал. Это была небольшая фиговина, непонятно из чего сделанная, но довольно крепкая, такую в мягкой земле не раздавишь. Поэтому Колян не стал топтать её ногой, а сперва её малость оттёр, после сунул в рот, на коренные зубы, они широкие, удобные, сжал челюсти, потом ещё раз, ещё, а потом ударил снизу кулаком – и сдатчик хрустнул и лопнул, и раздавился на части. Колян сдвинул части языком и выплюнул. Вот теперь хрен вам, а не сдатчик, сволочи, теперь ищите меня, заищитесь, злорадно подумал Колян и даже негромко засмеялся, но быстро опомнился и посмотрел на руку. Рука была в крови, кровь продолжала течь. Здоровенный будет шрам, с гордостью подумал Колян, не меньше, чем у Генерала. И сжал рану левой рукой, немного подождал, потом наклонился, сорвал с земли лист пошире, рассмотрел его, прилепил к ране, застегнул рукав, взял коробку и пошёл. Шёл и улыбался – просто улыбался, был собой доволен, шёл домой, нёс Милке туфельки, Милка будет очень рада, вот и всё, о чём он тогда думал.