На работу Экклз отпустил Рори Инчу год – таковы сроки заказчика. Рори не привык торопиться, только кажется, что расправиться с человеком проще простого, – вовсе нет, надо рассчитать все, ухватить тот миг, может единственный, когда после исполнения и следов не останется; Рори слышал мнение, будто следов не оставляют только духи, и все же давно уверился, что следы – всегда плата за беспечность. Инч расчищал площадку для работы, тщательно предугадывая любые мелочи, именно предварительная стадия была его коньком, за это ему и платил Экклз: не жестокость, не владение оружием – таких пруд пруди, – а именно способность возникнуть бесплотно и также бесплотно исчезнуть составляла суть умения Рори Инча. Но сейчас ему думалось плохо, не отпускала мысль, пришедшая в голову вчера перед тем как он ночью уничтожил три банки сыра.
…Такое ему еще в голову не приходило!
Рори поставил жирную точку на листе бумаги, покоящемся на колене, и снова посмотрел на Сэйерса, спускающегося с прогулочного деревянного мостика, переброшенного над аллеей. Сэйерс не мог не обратить внимания на «бронко-II» Рори Инча, слишком ярка машина, будто кровь на снегу.
Как раз то, что Сэйерс почувствует слежку, входило в планы Рори; Инч намеревался потихоньку прогревать ситуацию, калить Сэйерса постепенно, стараясь довести до податливости плавящегося металла.
Рори опустил глаза, провел от черной точки на бумаге прямые линии в разные стороны, получилось солнце, примитивное, по-детски корявое, над каждым лучом Рори намеревался написать фамилии тех, кто связан с Сэйерсом. Сэйерс слишком многого достиг, покинув Тихоокеанский проект, слишком разрослась его фирма, слишком споро шли дела и пухли счета, чтобы не оказалось ущемленных неподалеку от Сэйерса.
Мало ли кто? Оболганные компаньоны, обманутые друзья, брошенные подруги… Инч твердо усвоил: дорога к успеху плотно забита бредущими по ней, и, если хочешь бежать по осевой, невольно научишься распихивать других в разные стороны, а тех, кто сильно упирается, сбрасывать в кювет. Люди не забывают, когда их отпихнули, не забывают, что сию минуту чувствовали твое дыхание на затылке, миг – и спина конкурента впереди, а теперь и вовсе скрылась из виду. Сэйерс оказался хорошим бегуном, и по обе стороны его дороги должны таиться тс, кому Сэйерс здорово насолил…
Завтра у Рори окажутся данные связей Сэйерса – специалисты подключатся к компьютеру Найджела, чтобы изъять номера телефонов, – после чего люди Барри Субона сделают для Рори сетку контактов; Рори собственноручно процедит все, объясняя это Экклзу необходимостью узнать, не заминирован ли Сэйерс, нет ли в его окружении особенно доверенных – тех, кто должен взорвать мину, случись что, с Найджелом.
Экклз ничего не заподозрит, Рори сработает чисто и па этот раз целиком на себя, потом они с Сандрой умотают далеко-далеко – не найдешь – и станут жить долго и счастливо и умрут в один день. Болтовня Экклза! Вот Тревор над столом, под мышкой костыли. И голос вещает: «Работай, Рори, в поте лица своего, сколотишь деньгу, найдешь себе пару, проживешь долго и счастливо и умрешь в один с ней день. Главное, Рори, в один день! Я читал ребенком, или мне читали, или кто-то сказанул в школе в первый год учебы или второй – это точно, – третьего уже не было, я делал деньги и крутил дела… Жили долго и счастливо и умерли в один день…»
Рори припомнил, как ездил в первые годы после смерти отца на его могилу, подумывая, что тем самым будто запасается гарантией, что и к нему станут также ездить после истечения его сроков земных, а однажды не поехал – пропустил год, потом два, а потом и вовсе перестал ездить, думая, что, когда его не станет, какая разница, приедут к нему или нет.
Его родители жили долго и несчастливо и умерли в разные дни, и… лучше не думать о скорбном, припечатал же создатель человека страхом смерти.
Сэйерс покинул парк, забрался на сиденье и поехал, медленно, почти останавливая машину на перекрестках, как человек, который не решил, куда и зачем направлялся, а ведет машину безотчетно, не думая о следующем ярде пути.
«Бронко-II» Рори следовал за машиной Сэйерса впритык, светлые волосы на затылке Найджела вились, успел заметить Рори, приблизившись так, что едва не царапнул бампер впереди идущей машины. В давние годы за Рори тоже увязывались костоломы из лихих кварталов – было что делить, мотались один за другим часами, чаще, чтобы крепко пугнуть, реже – приберегая в запасе для драчливого ирландца нешуточную трепку, грозившую увечьями, а если не повезет, то и… Рори не раз испытывал сам, что смятение преследуемого, особенно если он не догадывается о причинах чужого внимания к нему, возрастает с каждой минутой. Однако Сэйерс, похоже, не нервничал: не тормозил резко, не вихлял, не разгонял машину, пытаясь оторваться, ехал ровно, ни разу не оглянувшись, будто алого «бронко-II» и в помине не было.
Выехали за город. Дорога прорезала плоский изумрудный луг, утыканный трехлопастными ветряками, меж дюралевых стоек тупо бродили коровы, не удостаивая проезжающие машины даже взглядом исподлобья.
«Сэйерс живет один, – Рори приглушил музыку, ослабил ремень, врезающийся в мощный живот, – Ничего странного – одиноких все больше, и везде люди разучились ладить друг с другом, отлично уразумев, что тяготы совместного бытия никак не окупаются или окупаются вовсе не так щедро, как принято говорить и как рассчитываешь». Рори, похоже, повезло с Сандрой. Дур-р-рак! Не влюбился, но позволил себе зайти далеко в привязанности к этой женщине, да еще в столь короткий срок.
Когда Рори думал о Сандре Петере, то не сомневался: думы его богоугодны. Бабушка в детстве всегда уверяла внука: «Думай о хорошем, и господь даст тебе понять, что ему нравятся твои помыслы». – «Как же это? Погладит по голове, что ли?» Рори корчил гримасы. «Как? Поймешь! Вырастешь – поймешь».
Бабка оказалась права. Мысли о Сандре умеряли тревогу, прочно поселившуюся в душе Рори, уводили от дурных предчувствий – это ли не знак божьего благоволения! Рори думал о Сандре, и особенно сильная неприязнь к Экклзу одолевала его: жирные редкие волосы Тревора, косо свисающие на лоб, умение одним движением губ, легким искривлением их вогнать в страх и подчеркнуть ничтожество сидящего перед ним. Оторваться от Экклза непросто, даже решиться думать о таком не каждый рискнет.
«Человек Сиднея? Скорее всего…» – Сэйерс ощутил горьковатый привкус страха, напомнивший времена давно ушедшие: растерянный Сидней с неизменной панамой, просушенное яростным солнцем полотно мнут длинные, расплющенные на концах пальцы с овальными, тщательно подпиленными ногтями, и он – Сэйерс – опускается к ногам Сиднея и высасывает ядоносную кровь из ранок, косо сбегающих от щиколотки к ступне. Сэйерс рисковал – ему ли не знать; сплевывая кровь Сиднея на песок, спаситель ощущал затравленный взгляд на собственном затылке так явственно, будто в вихры на макушке Найджела воткнули стальной прут.
Сидней обещал, что Найджела оставят в покое, но Сидней мог переоценить свои возможности, мог быть изгнан из системы, мог, в конце концов, лгать в ту самую минуту, когда давал Сэйерсу обещания, о которых его никто не просил. Сидней приехал на похороны Эвелин: откуда узнал – загадка, появился на кладбище не со стороны ворот, а из глубины, будто прибыл загодя, и вышел навстречу Найджелу с букетом лиловых цветов, в длинном пальто с поднятым воротником и кремовым шарфом, свободно спадающим на спину. Он молча положил цветы не на гроб, а на край разверстой могилы, и ушел, не сказав Найджелу ни слова. Эти люди – Сидней и ему подобные – любили театральность и нарочитость, а может, Сэйерс несправедлив к Сиднею, принял обычное смущение и незнание нужных слов за позу.
Сейчас Сэйереа уже ничто не волновало в жизни, он поймал себя на мысли, что если бы человек в алом «бронко» рванулся вперед, притер машину Сэйереа и выстрелил, то Сэйерс вряд ли попытался бы увернуться; только девочка, его дочка, – там, в палате больничного пансионата, – связывала Сэйереа с жизнью, и более ничего; то, что Найджел еще мог смутно бояться расправы, замечать горечь страха во рту, невольно сглатывать слюну, свидетельствовало лишь о привязанности к дочери, а вовсе не о жажде жизни.