«… Впредь до получения указаний»… Однако же никаких указаний Деникина не последовало, поскольку тогда ему уже было не до того. А коль так, значит, приказа Верховного правителя никто не отменял и не видоизменял. Он действителен до сего дня, утверждая и узаконивая его, генерала Семёнова, в титуле Главнокомандующего и в праве на всю полноту власти в Российской Восточной Окраине. И все же…
Сотни раз перечитывал Семёнов этот документ, но вновь и вновь приказ вызывал в душе атамана целую гамму противоречивых чувств, порождая множество раздумий, сомнений и вопросов. Атаман до сих пор так и не смог понять, почему Колчак считал вопрос о передаче власти генерал-лейтенанту Деникину «предрешенным»? Почему он, Верховный правитель, обладающий влиянием на огромной территории России, значительно большей, нежели та, которая была в руках Деникина, столь безропотно соглашался передать «всю полноту» какому-то бездарному генералу, терпящему поражение за поражением где-то там, в далеких донских степях?! И добро бы кому-то из членов царской семьи, наследнику престола, принцу по крови. Это еще можно было бы как-то понять. Но какому-то самозванцу Деникину, у которого прав на «Верховную Всероссийскую власть» было куда меньше, чем у самого Колчака. Или, по крайней мере, не больше.
Впрочем, он никогда не верил ни самому Колчаку, ни в Колчака как главнокомандующего и Правителя. На всех действиях адмирала, его взглядах на будущее своего войска, России и свое собственное будущее, – лежала печать некоей обреченности. Не было у него того куража, которым отличались и сам Семёнов, и большинство его генералов; не было той веры в удачу и той отчаянной удали, которая вела казаков в бой как в Первую мировую, так и в Гражданскую. И готова вести сейчас, в соболях-алмазах!
…Да, уже тогда, в первые дни «сибирского воцарения» Колчака, она прослеживалась, эта проклятая обреченность! И время безжалостно, со всей возможной жестокостью, подтвердило семёновское предположение. Даже арест Колчака получился каким-то нелепым, недостойным повелителя. Хотя все указывало на то, что он мог бы скрыться из эшелона вместе с группой преданных офицеров, а не сидеть и ждать, пока французы, чехи или кто-то там еще сдаст его отечественным коммунистам. Сдаст дёшево, пошло, словно беглого вора-каторжанина.
Тем не менее за приказ, копия которого хранилась сейчас на столе, атаман был признателен Колчаку. Как-никак, а во время Гражданской войны и после неё Семёнов использовал силу именно этого приказа. Собственно, эта штабная бумаженция стала основным аргументом в споре за власть с другими претендентами. Только она объясняла и оправдывала его претензии на атаманство над Забайкальским, Амурским и прочими казачествами. Только она позволяла генерал-атаману претендовать на «всю полноту военной и гражданской власти на всей территории Российской Военной Окраины».
Но главное заключалось в другом. Как ни странно, именно этот приказ привыкшие к монархическому чинопочитанию японские генералы считали необходимым и достаточным, чтобы воспринимать Семёнова и как единоличного лидера русского белого движения на Дальнем Востоке, и как полноправного претендента на трон правителя Русского Сибирского Государства, союзного Японии. В ситуации, когда любой, собравший под своим началом полсотни земляков, объявлял себя атаманом, а всякий, наголову разбитый красными, тщился предстать перед заграницей в лике единственного, богоизбранного спасителя России, военно-политическое завещание Верховного правителя становилось уникальным юридическим подтверждением хоть какой-то правомочности амбиций одного из генерал-атаманов. Оно ставило право на верховенство в среде дальневосточной белогвардейской эмиграции, и даже среди её генералитета, вне всякой конкуренции.
Наконец, только приказ Колчака давал основание японской военной и гражданской администрации рассматривать генерала Семёнова в качестве единственного и полноправного представителя эмиграции на всех переговорах. Союзники отлично понимали: стоит атаману сойти с политической арены – и в стане белого офицерства начнется такой разброд, что вселить в него дух единства и воинственности будет уже невозможно. Как невозможно вселить его в те белогвардейские части, которые базируются сейчас в Европе и на американском континенте.
Кому положено было в штабе Квантунской армии и в правительстве Японии знать, знали, какими трудными были усилия объединить движение против коммунистов в двадцатых годах. В эти сумбурные дни Григорий Семёнов не раз вспоминал совещание, проходившее в апреле 1921 года в Пекине. Оно стало отчаянной попыткой атаманов Анненкова и Дутова, барона Унгерна, генералов Савельева, Бакича и Кайгородского, некоторых других казачьих и партизанских командиров создать общее командование и единые воинские силы для действий против красных на Дальнем Востоке и в Восточной Сибири. Сколько надежд порождало тогда мнимое единодушие столь «высокого собрания»! Какие иллюзии политического единения и мощи армейской оно сотворяло!