Царь проявлял большую заботу о собственной жизни. Один античный историк [Aelian. Hist, animal., VII, 46] сообщает, что в передней его спальных покоев постоянно находились трое животных — копь, олень и бык, — чтобы предупреждать царя о приближающейся опасности. В действительности это, должно быть, была только легенда, Однако обстановка отражена в ней очень точно.
К царскому двору принадлежал также гарем, в котором находилось много женщин греческого происхождения. Со своей фавориткой Монимой из Стратоникии царь будто бы в течение долгого времени обменивался любовными письмами; эти письма якобы были обнаружены Помпеем. Совершенно легендарный характер носит история другой женщины, тоже гречанки, Стратоники. Рассказывают, что она была певицей, а ее отец аккомпанировал ей на цитре на пиру у понтийского царя. Последний отослал старика домой, а дочь оставил в своем гареме. Когда отец проснулся на следующее утро у себя дома, он увидел вокруг золотую и серебряную утварь и готовых прислуживать ему мальчиков и евнухов. Мир стал для него совершенно другим. А когда царь подарил ему еще большое имение, старик совершенно потерял рассудок. Он бежал по улицам и то и дело выкрикивал: «Все это, все это мое!» Этот рассказ напоминает о сказках 1001 ночи и рисует Митридата благодетелем своих друзей, которых он, словно по волшебству, поднимал из крайней бедности к вершинам роскоши и богатства. Но в душе понтийского властителя уживались совершенно разные чувства: любовь к эллинской культуре, ненависть ко всему римскому и вместе с тем приверженность к иранскому прошлому своего рода. Когда же он вынужден был принимать важные решения, то вызывал в памяти образ Александра Великого; он чтил его всей душой, хотя и не мог достичь его исключительности. В жизни и поступках Митридата, несомненно, обнаруживаются следы гениальности, по еще больше фанатизма — качества, которое царь определенно унаследовал от иранских предков и передал своим потомкам.
Вокруг царя группировались его «друзья»; они заседали в государственном совете, в котором обсуждались важнейшие вопросы управления и судопроизводства. В административной системе державы Митридата прослеживается принципиальное различие между провинциями старого Понтийского царства, с одной стороны, и вновь завоеванными областями — с другой. Районы Анатолии подразделялись на сатрапии, во главе которых стояли, по всей видимости, сатрапы. Заморские территории — земли у Боспора Киммерийского (Керченского пролива) и область Колхиды у восточных отрогов Кавказа — были подчинены особым наместникам. Их полномочия едва ли отличались от полномочий сатрапов в Анатолии. Однако именно эти наместники непрерывно пытались сделаться независимыми от Митридата, — устремления, естественно, подавлявшиеся царем со всею строгостью. От свободы городских общин сохранилось при Митридате, по-видимому, немного, ибо в греческих городах Западной Малой Азии, равно как и в Понте, неоднократно встречаются военные губернаторы. Они не только командовали гарнизонами, но и держали под своим контролем всю городскую жизнь. На основании свидетельств Страбона, хорошо осведомленного в истории своей родины — Понта, высказывалось предположение, что Понтийская держава вместе с примыкающими к ней областями Пафлагонии, Каппадокии, Малой Армении и приморской территорией подразделялась на ряд округов, — согласно Т. Рейнаку, числом в общей сложности до двадцати пяти. Это положение, однако, весьма сомнительно, поскольку Страбон [XII, 544 и сл.] говорит вовсе не об административных округах, а лишь об исторических областях, которые отнюдь не были идентичны первым{79}. Разумеется, можно предположить, что Митридат организовал управление своей державой по эллинистическому образцу, по о подробностях нам мало что известно{80}.
Как бы то ни было, становым хребтом любой управленческой организации являются финансы. Что касается этой области, то надо признать, что Митридат ухитрялся за все время своего правления располагать полной казной. Она пополнялась доходами от государственных имуществ, от податей и от военной добычи (последняя, так же как и в Риме, была важной статьей доходов), которая в целом исчислялась в огромных суммах. Кроме того, правитель умел существенно повышать свои доходы за счет налогов. Понятно, что отчисления с имущества и военные налоги ложились весьма тяжелым бременем на подданных царя. После Митридата остались колоссальные государственные накопления, исчислявшиеся в 684 млн. сестерциев. Эта сумма дала возможность Помпею не только по-царски наградить своих офицеров и солдат, но и внести еще значительную сумму в римскую государственную казну.
Как и у других эллинистических правителей, расходы на войско и флот стояли у Митридата на первом месте. Царь якобы располагал войском, насчитывавшим до 300 тыс. человек. Таково было положение в 88 г., когда он находился на вершине своего могущества. Впоследствии Митридатово войско в количественном отношении сильно сократилось, да и в качественном отношении оно больше не было на прежней высоте. На заключительном этапе Митридат, как передают, вел войну лишь с 30 тыс. пехотинцев и приблизительно 3 тыс. всадников. От персидского времени остались в наследство серпоносные колесницы, которые хотя и внушали сильный страх неприятелю, однако решающего влияния на судьбу сражения никогда не оказывали; по существу, их место было уже не на поле боя, а в музее военной истории.
Иначе обстояло дело с флотом, творением рук самого царя. В лучшие времена он достигал внушительной цифры в 300 или даже 400 триер и понтер (трех- и пятипалубных кораблей). Они были снабжены бронированными носами и прекрасно, таким образом, приспособлены для тарана. На флоте служили в первую очередь греки из портовых городов Причерноморья, а позднее царь зачислял на свою службу также египетских, финикийских и киликийских мореходов. Этот флот был очень ценным военным орудием, на ого счету были выдающиеся победы. Пожалуй, он мог бы добиться еще больших успехов, если бы Митридат подобно тому, как это делали персы во времена Ксеркса, не использовал корабли преимущественно для поддержки операций сухопутного войска. Поэтому ого флот не мог следовать собственной стратегии на море.
В Дардане Митридат и Сулла отказались от составления письменного договора. Это упущение оказалось просчетом, имевшим отрицательные последствия прежде всего для понтийского царя. Сулла, собираясь в обратный путь в Италию, передал командование в Малой Азии Л. Лиципию Мурене. Назначив этого последнего своим преемником, Сулла сделал отнюдь не лучший выбор, ибо у Мурены на уме было только одно — захватить возможно более богатую добычу, чтобы поправить собственное состояние. Поэтому без какой-либо причины он вторгся в Каппадокию, ибо слуху, что Митридат планирует новое нападение на провинцию Азию, тогда никто уже не мог поверить. Инициатором этого слуха был бывший военачальник Понтийского царя Архелай, который поссорился с царем и тайком перебежал в лагерь Мурены. Но, когда Мурена отважился на вторжение в самый Понт — сердце державы Митридата, чаша терпения переполнилась. Митридат неоднократно пытался восстановить мир, но каждый раз его намерение разбивалось о нежелание Мурены прислушиваться к чему бы то ни было. Что еще оставалось Митридату, как не встать на защиту своей державы и отбросить отряды Мурены во Фригию? Население его страны облегченно вздохнуло, когда оно оказалось избавленным от алчных солдат Мурены (82 г. до н. э.). Теперь наконец свое решительное слово сказал Сулла. Он приказал Мурене немедленно прекратить всякие враждебные действия. Так закончилась 2-я Митридатова война (83–81 гг.).
Митридат территориально ничего не потерял, а даже приобрел ряд пограничных земель в Каппадокии. Он по-прежнему стремился к тому, чтобы наконец заполучить в свои руки письменное изложение Дарданского договора, по переговоры в Риме так и не были доведены до конца, поскольку в 78 г. неожиданно умер Сулла. Незадолго до своей смерти он потребовал от Митридата возвращения каппадокийских приобретений. Митридат без колебаний подчинился этому требованию и таким образом продемонстрировал свою готовность к миру. Однако в Риме понтийские послы ничего больше не могли добиться и вынуждены были вернуться домой ни с чем.