Возвратившись к Потёмкину, Валериан Александрович увидел, что и дворец был тот же, и люди те же, только предмет страсти Григория Александровича в очередной раз переменился. Теперь это была двадцатитрёхлетняя гречанка совершенно сказочной красоты — знаменитая София Витт, впоследствии графиня Потоцкая-Шексны. Она прославилась тем, что смотреть на неё сбегались толпы и варшавян и парижан, когда она проезжала в открытой коляске по улицам этих городов, а её поклонниками — не всегда добивавшимися взаимности, — были и австрийский император Иосиф II, и прусский король Фридрих-Вильгельм III, и двоюродный брат Людовика XVI — герцог Верженн — первый министр Франции, и наследник шведского трона — Карл-Юхан, бывший маршал Франции Бернадотт, и даже, когда была она уже дамой не первой молодости, её поклонником стал внук Екатерины Александр.
А в начале 90-х годов у Софии Витт от Потёмкина родилась дочь. Однако это случилось чуть позже, а когда Валериан Зубов приехал в Яссы, ему рассказали, с чего начался роман светлейшего, только что познакомившегося с первой красавицей Европы. Потёмкин предложил ей в подарок необычайно дорогую и красивую кашемировую шаль, но «богоравная гречанка», как называли Софию её современники, отказалась от подарка, сказав, что такую дорогую шаль она принять не может. Тогда Потёмкин на следующем празднике устроил для двухсот приглашённых дам беспроигрышную лотерею, в которой разыгрывалось две сотни кашемировых шалей, и все, кто принимал в игре участие, получили по одной из них. Получила свою шаль и мадам Витт, но зато совесть её была чиста — она не разорила князя на подарок, казавшийся ей дорогим. Она также хорошо поняла, с кем именно на сей раз имеет дело.
После мадам Витт настала очередь не менее очаровательной, но ещё более молодой княжны Долгоруковой. В день её именин Потёмкин, устроив ещё один праздник, посадил княжну рядом с собой и велел подать к десерту хрустальные чаши, наполненные бриллиантами. Из этих чаш каждая дама могла зачерпнуть для себя ложку бриллиантов. Когда именинница удивилась такой роскоши, Потёмкин ответил: «Ведь я праздную ваши именины, чему же вы удивляетесь? » А когда вдруг оказалось, что у княжны нет подходящих бальных туфелек, которые обычно она выписывала из Парижа, Потёмкин тотчас же послал туда нарочного, и тот, загоняя лошадей, скакал дни и ночи и всё-таки доставил башмачки в срок.
Потёмкин, превратив свою жизнь в беспрерывный праздник, всё же успевал следить и за ходом военных действий, и за положением дел в Петербурге. Он знал и о том, что партия Зубова пытается похоронить его «Греческий прожект». Но, прекрасно осведомлённый о всех интригах двора, знал и то, что именно теперь, конечно же по повелению Екатерины, возле одиннадцатилетнего Константина появилось особенно много прирождённых греков. И в ученье стали много времени уделять истории Греции и её языку. Для бежавших от турок греков был в Петербурге открыт греческий Кадетский корпус, а в печати всё сильнее звучала эллинская тема.
По всему было видно, что Екатерина оставалась верной идее восстановить православную империю Палеологов и соединить Второй Рим с Римом Третьим, как стали называть Москву русские монахи-книжники после падения Константинополя в 1453 году, когда турки-османы взяли его и превратили в свою столицу. В Москве возникла теория, что Константинополь — Второй Рим передал своё вселенское государственное и религиозное значение Москве — Третьему Риму. Женитьба Великого Московского князя Ивана III на наследнице византийских императоров Зое Палеолог, принёсшей в приданое герб Византии — двуглавого орла, была ещё одним доказательством преемственности прав Москвы на византийский трон. Потёмкин, сражавшийся с турками на Днестре, на Кубани, в Крыму, на Средиземном и Черном морях, видел своей конечной стратегической целью сокрушение Османской империи и овладение Константинополем. На воротах взятых у турок городов Потёмкин велел писать по-гречески «Путь на Византию», а на имя великого князя Константина некоторые наивные просители-греки писали: «Греческому императору Константину Третьему», так как Константин Второй Палеолог погиб при штурме Константинополя в мае 1453 года. «Греческий прожект» Потёмкина, несмотря на его кажущуюся фантастичность, обретал реальные черты и собирал вокруг себя всё большее число православных патриотов не только в России, но и на Балканах, где миллионы единоверных славян вот уже триста лет жили под гнетом иноверцев и иноземцев. Да и вокруг светлейшего князя оказалось множество людей, которые понимали величие и судьбоносность его «Прожекта» и готовы были пожертвовать жизнью ради претворения этого великого замысла в жизнь. И не последним из них был великий Суворов.
В то время когда Суворов одерживал одну победу за другой, не упуская из вида стратегическую цель войны — сокрушение Порты и освобождение Балкан, Потёмкин всё более превращался в законченного сластолюбца, чьи прихоти и капризы давно уже не знали предела.
А меж тем война продолжалась. В конце августа 1790 года молодой Черноморский флот под командованием Фёдора Фёдоровича Ушакова разбил неподалёку от острова Тендра большую турецкую эскадру. В ноябре 1790 года русские войска осадили сильнейшую крепость Измаил, и Потёмкин, поколебавшись, 25 ноября всё же склонился к штурму. Суворов прибыл под Измаил 1 декабря. В пять часов утра 11 декабря начался штурм. В тот же день Измаил, имевший сорокатысячный гарнизон, 265 орудий, несокрушимые бастионы и первоклассные укрепления, был взят тридцатитысячной армией Суворова.
Командир одной из девяти колонн — генерал-майор Михаил Илларионович Кутузов писал жене 12 декабря: «Век не увижу такого дела. Волосы дыбом становятся... Живых офицеров почти не осталось».
В штурме Измаила принимал участие и Валериан Зубов. Командуя отрядом, он атаковал турецкую батарею, пробился к Килийским воротам и штыковым ударом опрокинул противника. И вновь Потёмкин послал его в Петербург с извещением о победе, за что Зубов получил чин бригадира и орден Георгия 4-го класса. В конце февраля 1791 года в Петербург приехал Потёмкин, а через три дня после него — и Суворов. Потёмкин был встречен в Петербурге с прежними почестями. Его поселили в Зимнем дворце, Екатерина подарила Григорию Александровичу фельдмаршальский мундир, украшенный по шитью алмазами и драгоценными камнями, стоимостью в 200 тысяч рублей и ещё — дворец, ранее уже однажды принадлежавший ему, названный по его титулу «Таврическим», но проданный им в казну, и прилегающий к дворцу большой парк.
И вот здесь, мешая хандру и меланхолию с деятельным участием в отделке дворца, Потёмкин задумал учинить такой праздник, который затмил бы и его собственные самые пышные пиры и приёмы. Подготовка к празднику началась ранней весной. Десятки художников и декораторов работали в залах, готовя нечто дотоле невиданное. Множество молодых кавалеров и дам являлись во дворец на репетиции задуманных князем «живых картин».
На площади перед дворцом были построены качели и карусели, рядами стояли лавки, забитые разными вещами — платками, шалями, юбками, кофтами, ботинками и сапогами, штанами и рубахами, шляпами и шапками, которые безвозмездно должны были раздавать простолюдинам, собравшимся на площади задолго до начала праздника. Здесь же для них были поставлены и столы с напитками и яствами.
9 мая 1791 года три тысячи приглашённых господ и дам явились в Таврический дворец. Все они нарядились в маскарадные костюмы. Сам светлейший князь был одет в алый кафтан и епанчу из чёрных кружев. На его шляпе было так много бриллиантов, что он, не вынеся их тяжести, отдал шляпу одному из адъютантов, и тот носил её за Потёмкиным весь праздник. На хорах большой залы стояли триста певцов и музыкантов. Зала освещалась шестьюдесятью огромными люстрами и пятью тысячами разноцветных лампад, сделанных в виде лилий, роз, тюльпанов, гирляндами оплетавших колонны зала. Анфилады покоев были обиты драгоценными штофными материями и обоями и украшены великолепными живописными полотнами, мраморными статуями и вазами.