Нестор вспомнил братию из своей обители, вспомнил многих иных иноков, не нашёл, что мог бы возразить вроде бы и непристойным, но правосудным речам Святополка.
— Да где уж, княже, ангелов-то взять? — проговорил он примирительно, сводя всю речь собеседника к последней бесспорной истине о греховности человеков. Истине бесспорной, абсолютно верной, которую богословы называли греческим словом «аксиома».
— Вот и слава Богу, — проговорил Святополк с радостным облегчением. — А теперь послушай, какую жду я от тебя подмогу. Царь Византийский да патриарх его, Никифор, хотят утвердить на Руси своё владычество, отыскивая корни его в нашей старине. И потому всячески благоволят к тем, кто им в том пособляет и держит их руку. Паче иных любы им те князья наши, что повязаны с Византией кровью, и насупротив тому нелюбие своё распростирают на тех, кто родственными узами повязан с иными домами — с варяжским, либо со славянскими, аль с иными какими.
И мнится мне, что придёт тот Лаврентий-афонец с некиим замышлением переспорить тебя, доказывая, что и власть, и свет на Руси от Византии, а Ольга-княгиня, прежде чем стала женой Игоря, была пурпуроносной невестой их царя и первой на Руси крестилась, и тем была супротивна варварам-варягам — идолопоклонникам и язычникам. А ведь имя её — Ольга, таковое же есть, как и у Вещего Олега, и слышал я, когда был князем в Новгороде, что изначально на варяжский лад прозывался он Хельгом, а она — Хельгою, и только потом стали новгородцы звать его Олегом, а её — Ольгою, а что до болгарского её происхождения, то, чаю я, измышлено сие царьградскими греками.
Князь встал, давая знать, что беседа закончена. Встал и Нестор. Так же, как и пришли они сюда — под руку, так же и вышли.
Нестор проводил Святополка до терема, и по дороге князь не говорил уже о старине, о прошлых делах, а спрашивал его, каково живётся в обители, достаточны ли монахи, есть ли у него самого, Нестора, в чём либо какая нужда, и даже спросил об убогих и нищебродах, что прибивались к монастырской богадельне.
Расстались они вполне довольные друг другом, а Нестор всю дорогу до обители думал о князе, в котором и Бог и черти намешали поровну и добра и зла.
Направляясь в обитель, Нестор ещё раз, шаг за шагом, воскрешал в своей памяти, объёмной и цепкой, только что отзвучавшую беседу со Святополком. Не пропуская ничего, он старался понять то, о чём князь предпочёл говорить не прямо, а с недомолвками и скрытым смыслом.
И отбирая такие княжии словоизъявления, остановил себя Нестор на том, что говорил ему Святополк о неких «иных, что повязаны с Византией кровью и кого хотят царь и патриарх утвердить на Руси владыками». Кого не прямо, окольно, не называя по имени, зачислил Святополк в свои недруги, а византийцам в пособники?» — подумал Нестор и тут же смекнул: «Да это ж Мономах!» И тут же в уме у него возникло множество связанных друг с другом картин, воспоминаний, видений. Первым вспомнился ему Великий Киевский князь Всеволод Ярославич — дядя Святополка, чей великокняжеский стол унаследовал его сегодняшний собеседник.
Воспоминание о Всеволоде было приятно Нестору: был князь любезен ему от того, что слыл велемудрым, знал пять языков, превыше всего ценил знание обо всём сущем и о сокрытом — небесном. Женился Всеволод на дочери Византийского императора Константина Мономаха, родившей ему трёх дочерей и двух сыновей. Один из них — Ростислав, князь Переяславский, — двадцати трёх лет пал в битве с половцами под городком Треполем, а оставшийся в живых старший его брат — Владимир Всеволодович, прозванный из-за деда Мономахом, — потом с лихвою отомстил степнякам за погибшего своего сородича, разгромив их полки во многих сражениях. И тут же пришло к Нестору ещё одно соображение: а ведь жена Святополка Изяславича — это дочь половецкого князя Тугоркана, и взял он её, чтобы обезопасить себя от набегов степняков. Конечно же, византийским кесарям ближе семья Мономашичей, чем наполовину половецкий род Святополка. К тому же дом Мономаха был изобилен потомством: одарила его супруга восемью сыновьями и, стало быть, ожидало Мономашичей большое будущее. А византийцы смотрели в грядущее, где видели Царьград вторым Римом, и потому выбирали себе в союзники умного и храброго победителя язычников-половцев, а не кровника-степняка, хотя бы и был тот Великим Киевским князем.
«Вот и ещё одна загадка разрешилась», — подумал Нестор и с некоторым сокрушением сердца признался себе, что стезя, по которой пошёл он, бытописатель старины, кого греки называют историком, — стезя сия путана, проходит через многие западни и ловушки, через сугубые хитросплетения, а паче того, часто встаёт на пути историка сам князь тьмы, ибо предлагает простому смертному отыскивать многие грехи ему подобных, чем навлекает на него великую и всеконечную пагубу».
Мать и сын
Придя в келью, Нестор сел за рукопись, но сразу писать не стал, а ещё раз вспомнил всё, о чём говорил с ним князь, и вдруг явственно почувствовал, что стоит Святополк Изяславич за его правым плечом и пристально смотрит на кончик его пера. Пробормотав «Свят, свят», как от некоего наваждения, Нестор быстро трижды перекрестился и, прочитав последнюю фразу, написал:
«Начало княжения Святослава, сына Игорева.
В год 6454-й. Ольга с сыном своим Святославом собрала много храбрых воинов и пошла на землю древлян, и вышли древляне против нас. И когда сошлись оба войска для схватки, Святослав бросил копьё в древлян, и копьё пролетело между ушей коня и ударило ему в ногу, ибо был Святослав ещё ребёнок. И сказали Свенельд и Асмуд: «Князь уже начал: последуем, дружина, за князем», и победили древлян.
Древляне же побежали и затворились в своих городах. Ольга же устремилась с сыном своим к городу Искоростеню, так как жители его убили её мужа, и стала с сыном своим около города, а древляне затворились в нём и крепко боролись, ибо знали, что, убив князя, не на что им надеяться после сдачи. И стояла Ольга всё лето и не могла взять города.
И замыслила так: послала она к городу, со словами: «До чего хотите досидеться: ведь все ваши города уже сдались мне и обязались выплачивать дань, и уже возделывают свои нивы и земли, а вы, отказываясь платить дань, собираетесь умереть с голода». Древляне же ответили: «Мы бы рады платить дань, но ведь ты хочешь мстить за мужа своего». Сказала же им Ольга, что де: «Я уже мстила за обиду своего мужа, когда приходили вы к Киеву в первый раз и во второй, а в третий раз мстила я, когда устроила тризну по своему мужу. Больше уже не хочу я мстить, хочу только взять с вас небольшую дань и, заключив с вами мир, уйду прочь». Древляне же спросили: «Что хочешь от нас? Мы рады дать тебе мёд и меха». Она же сказала: «Нет у вас теперь ни мёду, ни мехов, поэтому прошу у вас немного: дайте мне от каждого двора по три голубя да по три воробья. Я ведь не хочу возложить на вас тяжкой дани, как муж мой, поэтому-то и прошу у вас мало. Вы же изнемогли в осаде, оттого и прошу у вас этой малости». Древляне же, обрадовавшись, собрали от двора по три голубя и по три воробья и послали к Ольге с поклоном. Ольга же сказала им: «Вот вы и покорились уже мне и моему дитяти. Идите в город, а я завтра отступлю от него и пойду в свой город». Древляне же с радостью вошли в город и поведали обо всём людям, и обрадовались люди в городе. Ольга же, раздав воинам — кому по голубю, кому по воробью, — приказала привязывать каждому голубю и воробью трут, завёртывая его в небольшие платочки и прикрепляя ниткой к каждой птице.
И, когда стало смеркаться, приказала Ольга своим воинам пустить голубей и воробьёв. Голуби же и воробьи полетели в свои гнезда: голуби в голубятни, а воробьи под стрехи. И так загорелись где голубятни, где клети, где сараи и сеновалы. И не было двора, где бы не горело. И нельзя было гасить, так как сразу загорелись все дворы. И побежали люди из города, и приказала Ольга воинам своим хватать их. И так взяла город и сожгла его, городских же старейшин забрала в плен, а других людей убила, третьих отдала в рабство мужам своим, а остальных оставила платить дань.