Я приподнял ее, крепко прижал к своей груди.
- Ты- прекрасная девушка, Лида. Все, что ты сейчас сказала для меня так неожиданно, я даже не могу в себя прийти. Мне нужно какое-то время для того, чтобы переварить все это. Но...мне очень приятно, что ты мне сказала о своей первой любви. Признаться в любви это не стыдно, поверь. Только ты...не теряй свою прелестную головку, потому, что если бы я был не я, а кто-то другой, то...
- Вы бы меня обесчестили и бросили, так?
- Приблизительно.
- А я бы тогда удавилась, и ваш ребенок вырос бы в детском доме, так же, как и я.
- Чтоб этого не случилось, надо управлять своими чувствами, держать себя в жестких рамках, тем более, что у тебя ни отца, ни матери, воспитывать некому.
- Будьте вы моим отцом, и я вас буду любить, как дочь, ну и как...
- Лида, давай мы с тобой поговорим, на эту тему, в другой раз, а сейчас собирайся и проводи меня, мне пора возвращаться в казарму. Не говори девочкам ничего, не передавай им наш разговор, они не простят тебе, не пощадят тебя.
- Вы такой молодец, что разлюбили эту дуру Валю, она только на печке лежит, ни одной книги никогда не прочитала, разжирела, вы бы ее видели.
- А ты что успела прочесть?
- Я "Ромео и Джульетту" прочитала.
- Ого! Так вот почему ты стала такой отважной девочкой.
- Поцелуйте меня. Я неделю умываться не буду.
Я поцеловал ее в губы, но Лида не умела целоваться, она только дрожала мелкой дрожью в его объятиях и бессвязно шептала: еще, еще, я хочу еще...
- Мне уже уходить.
- Когда мы встретимся?
- В следующее воскресение приезжай на Логойский тракт к моей части. Мы там погуляем по полям, подышим свежим воздухом.
- Я поеду сейчас с вами, чтобы знать дорогу.
- А как же дом, ты закроешь его?
- Дом не волк- в лес не убежит. Мы обычно не запираем дверей. Никто этого не делает, и я не буду. Скоро должны вернуться с работы наши девочки.
- Тогда уходим, не надо, чтоб нас видели.
- Пускай видят, я ничего и никого не боюсь.
- Тебя будут обижать.
- Я привыкла к обидам в детском доме и научилась их сносить.
- Я не хочу, чтоб ты из-за меня страдала. И вообще, если ты хочешь, чтоб я был твоим отцом, слушайся меня, не то я отшлепаю тебя по попке.
- Я буду только рада, хоть сейчас.
- Давай я тебя пощекочу.
- Попробуйте!
Я стал щекотать ее, она заверещала, как это было в прошлом году, но уже другим голосом, другим смехом и вместо того, чтобы спрятаться под кровать, бросилась ему на шею и впилась мне в губы.
- Ну, ты совсем стала взрослой, - сказал я, когда освободился из ее объятий.
32
Вечером, до отбоя я ходил вокруг здания КП, заложив руки за спину (излюбленная поза русского человека, часто отправляемого за решетку, а именно так ходят зэки: руки за спину) и думал о том, что произошло сегодня. А произошло так много событий, на целый год хватит. Но при всем при этом образ Лиды не выходил у меня из головы. Он, этот образ, как бы отодвинул образ Лилии, недоступной для него девушки, его ровесницы.
Откуда у нее этот характер, от кого она взяла эту гамму чувств, с которыми сама не может справиться? Кто были ее родители? Все, кто угодно, только не плебеи с отравленными мозгами. Личико у нее, как у Мадонны. Фигурка, как у юной Афродиты. Этот цветок только, только начал распускаться. Он может увянуть, а может стать роскошным. Она может погибнуть, если влюбится. Слишком бурная, слишком доверчивая натура. Она, возможно, не может совладать с собой в порыве страсти, и ее размеренная жизнь может окончится в течение нескольких минут. Как ей внушить это? Я ни в коем случае не должен воспользоваться ее слабостью. О, если бы у меня был институт за плечами! Ничего другого в жизни и искать не надо.
В это время к батарее приближался капитан Самошкин. Стройный, высокий, худощавый, он шел легко и, заметив меня, немного улыбнулся скупой едва заметной улыбкой.
- Ну, как дела? - спросил он, останавливаясь. - Долго вас мучили?
- Где?
- Полковник Фролов сказал нам, что увозит вас в штаб дивизии на промывку мозгов, - сказал Самошкин.
- А это.., нет, не очень долго я там находился, но я немного прогулялся по городу. Это моя слабость. Когда служил в штабе БВО, мог каждый день уходить в город, привык уже, разболтался, как говорят в армии.
- Почему вы не поладили с неким капитаном Узилевским? - спросил Самошкин.
- По-моему, евреи меня просто не переносят, считают меня антисемитом, хотя я далеко не антисемит.
- Потерпите немного. Я думаю, мы пересмотрим позицию в отношении вас, и будем отпускать в город, а, возможно, и в школу. Вы только со Слободаном не конфликтуйте.
- Спасибо, товарищ капитан, постараюсь.