На следующий день его вызвал капитан Самошкин и сказал, что отныне Я не имеет право отлучаться без его персонального разрешения. Я не очень огорчился, будучи уверен, что стоит подойти к доброму капитану, и он никогда не откажет, подумаешь, большое дело отпустить дисциплинированного солдата на несколько часов в вечернюю школу. В пятницу, когда Я подошел отпрашиваться перед самым началом первого урока, капитан поморщился, пихнул ведерко с мусором под столом и попытался зажечь папиросу.
- Я не могу отпустить вас сегодня, - сказал он, - на батарее так много дел и вообще вам придется завязывать со школой. Осталось немного времени, и если вы решили остаться в Минске, то вам ничего не стоит догнать своих одноклассников. В школе мне сказали, что вы способный ученик. Я рад за вас. Международная обстановка такова, что в любое время дня и ночи может начаться война, а, следовательно, отпускать никто не имеет право.
- Но, товарищ капитан! остался всего месяц. Каких-то десять посещений и все. Меня могут исключить за не посещаемость.
- Я все понимаю, но отпустить вас не могу, на то есть причина.
- Какая причина? - оживился Я.
- Я не могу вам этого сказать.
- Ну что ж! все ясно: нельзя так нельзя. Можно идти?
- Идите.
33
Я вышел, поплелся в казарму, упал на кровать и разрыдался. Сколько нервов съела эта школа. Лучше бы ее вовсе не существовало, лучше бы я и не знал о ней. Вдруг мне пришла в голову спасительная идея - написать письмо полковнику Ковалеву, начальнику контрразведки дивизии. Неужели он не может разрешить этот вопрос?
Он попросил передать свою жалобу сержанта Моцного, отправлявшегося в штаб дивизии с секретным пакетом. К вечеру сержант вернулся и сказал, что полковник Ковалев в отпуске, а исполнение обязанностей начальника контрразведки возложено на полковника Эпштейна.
Все ясно. Эпштейн, Слободан, оба еврея, договорились, да и дневник уже был у них в руках. Полковник Фролов прочитал все от корки до корки, переговорил, вернее, провел воспитательную работу с мятежным автором и передал контрразведке. Разбираться с инакомыслящими - это их работа, а не политотдела.
Полковник Эпштейн, прочитав дневник, пришел в ярость.
- Контра! - воскликнул он так громко, что дежурный офицер тут же открыл дверь, приложив руку к головному убору.
- Где контра, товарищ полковник? У меня пистолет заряжен, а в металлическом шкафу - автомат Калашникова. Прикажете извлечь?
- Контра! - завопил полковник и ударил кулаком по столу так, что графин подпрыгнул.
- Есть "контра", так точно " контра". Я вызываю взвод смертников.
- Ни в коем случае, - сказал полковник. - Контра в этой тетради, понимаете ли вы это? Автор этой тетради - тайный враг и все тут. Какая там школа? Он еще смеет в школу отпрашиваться? Да это просто наглость. В интересах государства и мировой революции не выпускать Славского за пределы батареи ни на шаг! Он что еще хочет остаться в Минске? Ни в коем случае! Это просто исключено. Исключено-о-о!
В это время тощий комар впился в жирный подбородок полковника. Полковник почесал подбородок, раздавил комара, размазал кровь. Но оказалось, что и на затылке сидит комар, да не один, а несколько.
- В атаку! - воскликнул полковник.
Слободан тут же вскочил, схватил несколько листов плотной бумаги, свернул их в трубочку и несколько раз стукнул по лысине полковника.
- Полотенце! в шкафу полотенце. Извлечь полотенце! Немедленно! - прорычал полковник.
Тут вбежал дежурный офицер с автоматом Калашникова.
- Прикажете стрелять, товарищ полковник?
- Ни в коем случае! Этих шпионов изнистожают только полотенцем, поскольку у нас нет мухобойки. Принесите полотенце, да живее, черт бы вас побрал!
Дежурный принес кипу полотенец, куцых, солдатских и они втроем стали яростно уничтожать комаров. Полковник весь покрылся потом: тучность мешала ему делать резкие движения. Лучше всех работали дежурный офицер и Слободан.
- Благодарность вам от лица службы, - сказал полковник.
- Точно так же мы будем уничтожать и американских империалистов и их приспешников, - сказал Слободан. - А что касается автора этого дневника, то его нахождение в батарее отрицательно влияет на других солдат, товарищ полковник, а что делать, я просто не знаю?
- Посади его на гауптвахту, чего ты с ним церемонишься? - сказал полковник Эпштейн.
- Гауптвахта для него слишком гуманно, товарищ полковник, уверяю вас. Этот вольнодумец заслуживает как минимум десять лет заключения, если не расстрела. Надо чтоб и другим наука была. Кому нужен гуманизм? Это все на руку нашим врагам. - Слободан уже сидел в кресле перед полковником и выдувал сопли в мятый платок.
- Я точно такого же мнения, - сказал Эпштейн, - но тут, понимаешь, у нас с политотделом дивизии мнения не совпадают, да и наш начальник, полковник Ковалев утверждает, что сажать этого солдата вроде бы не за что. Вот в чем дело. Сейчас, после расстрела Берии, из лагерей начался массовый отток, и пополнять их это как бы не в моде. Если бы ты мог установить его связь с американскими шпионами и доказать это, тогда другое дело.
- Я попытаюсь, товарищ полковник, но в этом вопросе мне сильно мешает капитан Самошкин, он за этого вольнодумца - горой.