- Подождите, я сейчас вернусь. Ситуация не стандартная, надо посоветоваться с политотделом дивизии. Я пойду, позвоню полковнику Фролову, - сказал Топорков, закрывая за собой дверь зала заседаний.
У меня все равно отлегло на душе. "Бог с ним, вернее, черт с ним, с этим комсомолом, лишь бы оставили на свободе, - подумал я, облегченно вздыхая. - Больше я не попадусь на удочку. Я никогда не буду записывать в дневнике то, что думаю. Пусть мои мысли умрут вместе со мной. Если советское государство справилось почти с тремястами миллионами людей, заставив их думать только так, как прикажут сверху, то со мной справиться не стоит труда. Лучше тянуть руку, как все и, как все, кричать "ура", чем упокоить свои молодые кости в далекой и страшной Сибири".
Подполковник вскоре вернулся и сказал, что есть мнение отпустить мятежного комсомольца с миром. Все пожали плечами, а потом стали кивать головами в знак согласия.
- Мы надеемся, что горком комсомола города Сталино окажет помощь Славскому в его шатаниях и заблуждениях в оценке социалистической действительности. Согласны, товарищи, члены бюро?
- Так точно, согласны, - хором сказали члены бюро.
- Комсомолец Славский, вы свободны.
- Служу Советскому Союзу! - выпалил я.
- И коммунистической партии, - добавил Топорков.
36
Но я уже этого не слышал. Я пулей выскочил на улицу. На дворе уже было темно. До батареи пришлось идти шесть километров пешком полями и через небольшие участки соснового леса. Ночь отдавала осенней прохладой. Небольшой освежающий ветерок разогнал низко летящие тучи, обнажив вечернее небо, редко усеянное звездами. Звезды стояли неподвижно, и свет от них падал очень слабый. Я шел, вдыхая свежий воздух полной грудью, потому что это был воздух свободы. Ни одной живой души не встретил на своем пути. Да это уже не имело никакого значения. Глаза человека удивительно устроены, они и в темноте могут видеть. Я четко придерживался дороги и ни разу не сбился с пути. Правда, несколько раз попадал в неглубокую лужу, и кирзовые сапоги были еще довольно прочны, защищали от грязи, хоть и не могли устоять против воды.
На батарее как раз проводилась вечерняя проверка, после которой солдаты готовились к отбою.
- А журналист вернулся, - посыпалось со всех сторон. - Ну, дали тебе там п...? Мы тебе можем темную устроить. Стоит только командиру дать согласие, мы тебе косточки перемелем, сложим в мешок и пошлем почтой в те края, откуда ты к нам приехал, паршивая овца.
- Ребята, да что вы? - удивился я. - Мы все друзья, по-моему, я никому ничего худого не сделал.
- Были, - ответил за всех, солдат Голопуз, - до сегодняшнего дня. Мы не знали, что ты клевещешь на нашу страну и на наши вооруженные силы.
- Кто вам это сказал?
- Никто не сказал, мы и так все знаем. Оказывается, ты просто маскировался, а то мы бы тебе давно морду разукрасили.
- Хорошо, ребята. Завтра я уеду, а вам еще служить, как медным котелкам; а там жизнь покажет, она все расставит на свои места.
В шесть часов утра Я достал свой чемодан и стал упаковывать вещи. Книги в чемодан не поместились, пришлось перевязывать в отдельную стопку.
Неожиданно появился капитан с сияющей улыбкой на лице. Он подошел и сказал:
- Вы остаетесь. До особого распоряжения. Приказано никуда вас не отпускать. После завтрака вместе со всеми, отправитесь на земляные работы. Придется заменить перо на кирку и лопату.
Мне хотелось высказать все, что я о нем думаю за лживую характеристику, должно быть сработанную коллективно, потому что одному котелку трудно было бы набрать столько лживой гадости, но я воздержался. Я к нему вовсе не клеился, не пытался лезть в доверие, он производил на меня слишком тупого человека.
Я бросил свой чемодан и связку с книгами под железную кровать, а сам направился в штаб полка узнать причину задержки. По пути удалось забраться в кузов грузовой машины и уехать в штаб, а не топать пешком шесть километров. Было восемь часов утра. В штабе еще ни души. Первым появился капитан Рудыкин, комсорг. Было без пяти минут девять утра. Он загадочно улыбнулся и, не спрашивая, зачем я пожаловал так рано и что мне собственно нужно, покровительственным тоном, спросил:
- Почему вы не взяли с собой вещи? Немедленно отправляйтесь на батарею за чемоданом! Одна нога здесь, другая - там! Это в ваших интересах. Может случиться так...
Он еще что-то говорил, как комсомольский руководитель, обязанность которого состояла в сплошной и бесконечной говорильне, но я его уже не слышал. Я возвращался на батарею, бежал, не ожидая попутного транспорта. Когда не хватало дыхания, останавливался или переходил на марафон, а потом бежал снова. Температура окружающей среды поднялась до пятидесяти градусов, как мне казалось. Одежда на мне промокла, хоть выжимай. Язык висел, как у собачонки. На батарее в этот момент была учебная тревога. Капитан Маркевич казался злым, чрезвычайно нервным, ко всем и ко всему придирался. Увидев меня, просто вытаращил глаза.
- Почему вы уехали без разрешения? Это само волка. Хотите получить три года лагерей? Этого вы хотите? Что ж! Я могу вам устроить. Садитесь, пишите объяснительную!
- Товарищ капитан! я был в штабе полка, мне велели отправляться на батарею за вещами, все ведь уехали уже! Честное слово, я не обманываю вас.
- Кто вам это сказал?
- Капитан Рудыкин.
- Хорошо, я сейчас позвоню, - смягчился Маркевич. Он поднял трубку, куда-то позвонил, очевидно, в штаб полка своему командиру и после короткого доклада, спросил, что делать с самовольщиком.
- Не отпускать ни в коем случае, до особого распоряжения, - послышалось в трубке. Трубки военных аппаратов орали так громко, что можно было услышать все в другой комнате при открытой двери.