— Господин. Прощу прощения, но…
Он не отреагировал, продолжая по своему обыкновению смотреть куда–то вдаль, словно не замечая происходящее вокруг.
Догоняющий его камердинер наконец собрался с духом:
— Заседание Совета. Оно уже началось, все ждут только вас.
— А что, я действительно нужен? — не удержался от издевки мужчина.
Лицо слуги стало еще более растерянным.
— Д-да… Вы всегда обычно… И лучше всех сможете… Прошу прощения, если вы хотите, разумеется я сообщу, чтобы заседание перенесли.
Император резко остановился.
— Нет. Я сейчас буду, — он задумчиво улыбнулся, но от вида этой улыбки камердинер слегка присел и предпочел пятиться до тех пор, пока не скрылся из виду.
— Лучше всех, да?.. — протянул Император в пустоту.
Имперский Совет таковым по сути не являлся, будучи не столько законодательным, сколько исполнительным отростком власти. Но стоящим всего на ступень ниже Пятерых, и заседания его проходили в одном из красивейших залов Главного Храма. По его ослепительно белым стенам и потолку вились искусные барельефы, изображающие памятные события из истории Империи. Хитроумно развешенные светильники и окна были расположены так, что при естественном или искусственном свете самыми яркими пятнами выделялись центральный трон и вырезанный из мрамора стол в центре зала. На столе была выгравирована рельефная карта всего известного мира. Но в данный момент всей этой немыслимой красоты помещение смахивало на конюшню: настолько были вытянуты лица членов Совета.
Они стояли вокруг разложенных на миниатюрных каменных горах большого стола листков бумаги, и молча читали изложенные на них указы. Явно дольше, чем для того требовалось бы даже малограмотному человеку.
Время от времени то один, то другой член Совета поднимал голову и набирал воздуха в легкие, но натыкался на полный вежливого внимания взгляд сидящего на троне Императора, резко сдувался и вновь утыкался в листки.
Веками так сложилось, что в обязанности Высшего входило раз в десять дней давать указания по всем вопросам, которые Совет счел необходимым ему представить. Выступал он не столько в роли подбрасываемой монетки, сколько как гарант того, что монетка ляжет нужной стороной. в мирное и спокойное время характер проблем менялся от серьезных к мелким, но традиция была важнее.
В тщательным образом запротоколированной повестке дня и реакции на нее значилось:
— Распустить треть армии в ответ на предложение укрепить имеющиеся войска новым набором добровольцев.
— Вполовину снизить налоги, взымаемые с мастеров и торговцев.
— Решение отменить в этом году Праздник Начала Зимы, следующее за длинным списком вопросов по его организации.
— Запрет на уже начавшуюся реставрацию западной башни Главного Храма. С переводом всех мастеровых на любые другие работы.
— Спор между двумя провинциями за небольшую плодородную долину решить присвоением этой долине статуса самостоятельного района, с последующим закладыванием центрального города области. От земель обратившихся за правосудием глав провинций отделить по части этих самых провинций в пользу долины.
И, красивым финальным штрихом:
— Разрешить уважаемому, но, к сожалению, страдающему от возрастных изменений ума и здоровья почетному члену крупной торговой коллегии выкопать в Храмовом парковом комплексе пруд и зарыбить его, с последующей постройкой на берегу бани. Разумеется, исключительно для знатных членов общества.
Распустив так и не выдавивший ни слова возражения Совет, Император снял шлем и потянулся всем телом. Он понимал, что издавая эти абсурдные указы, ведет себя глупо, недостойно и по–мальчишески, но впервые за долгое время почувствовал, как с его плеч свалилась огромная тяжесть. И дышалось снова легко.
Несколько дней спустя он наблюдал за тренировкой Гвардии. С широкого балкона площадка во внутреннем дворе Черного Храма просматривалась особенно хорошо.
Личная гвардия обучалась отдельно и подальше от посторонних глаз, но обычные гвардейцы занимались вполне открыто. Оттачиванию мастерства и развитию реакций было посвящено почти все их свободное время, и служба в Гвардии всегда означала отказ от семьи и общения за пределами этой службы. Императору иногда было интересно, что за люди идут на такое… Но сейчас он был здесь по другой причине.
Ему вдруг захотелось вспомнить, как ощущается тяжесть меча в руке, и как в поединке все становится проще, а мысли четче и яснее. Да и вообще возникло желание наконец размяться.