Он поднимает меня с асфальта очень легко, словно я не вешу почти восемьдесят килограммов, и засовывает на заднее сиденье машины.
— Психопатка какая-то… Ладно, сейчас все порешаем.
Каждая трещина в асфальте вспыхивает пучком боли в моем теле. Каждое движение, все, что со мной сейчас делают — несут, везут, переворачивают, — все не дает дышать, и я не знаю, где нахожусь, и не хочу знать, потому что боль пульсирует в теле, и такой боли нет места под солнцем, она спряталась в меня, вся без остатка.
— Огромный отек в районе поясницы, грыжа межпозвоночного диска, воспаление настолько сильное, что оперировать ее опасно. Как она передвигалась, я представить себе не могу. Плюс давление — неизвестно, что за препараты она себе колола, чтобы унять это — на ягодицах видел следы, в районе поясницы тоже, и что она принимала, одному богу ведомо.
— Так спроси.
— Она сейчас ничего не скажет. Представь себе, что тебе в поясницу воткнуты острые ножи — штуки четыре, и кто-то их одновременно поворачивает — это очень приблизительное ощущение по сравнению с тем, что сейчас испытывает эта бедолага. Где ты ее взял? Колени сбиты.
— С моста снял. Еле сумел удержать, отбивалась, как бешеная, потом сознание потеряла.
— Чтоб при таком отеке отбиваться, надо очень хотеть умереть. Кто она?
— Да я-то откуда знаю? Я только вернулся из отпуска, только в город въехал — и на мосту выхватил фарами эту штучку. Еле успел, минута решала. Лень, спроси у нее сам. А лучше посмотри ее сумку, там могут быть документы.
— Ну, ты как всегда. Дай…
Они роются в моей сумочке, что-то упало и покатилось — похоже, косметика рассыпалась, и мне совершенно не нравится, что они роются в моих вещах. Одно дело, если бы я умерла, но совсем другое — когда я еще жива.
— Так, Одинцова Ольга Владимировна, через четыре месяца ей будет сорок лет. Финансовый аналитик, фирма «Оскар». Это случайно не…
— Ну, да. Фирма моего дражайшего папаши. Брат там заправляет вовсю, и эта цыпа — его финансовый аналитик?
— Валерка, ты влип.
— Вы, два болвана, немедленно прекратите рыться в моей сумке.
Боль отступила. Каким-то волшебным образом она ушла, совершенно, и я этому рада — но я все так же далеко от цели, как и час назад. Никогда не думала, что смерть — такое трудное дело. Хотя, с другой стороны, если жизнь — трудная штука, то избавление от нее тоже не сахар, это логично.
— Смотри, ожила.
— После этого коктейля они все оживают. Но ненадолго.
А мне и не надо надолго — ровно на столько, чтобы я смогла снова добраться туда, где я в итоге и собираюсь оказаться.
— Даже не думай.
У него какая-то абсолютно разбойничья борода, а я терпеть не могу, когда у мужика на лице растительность — ну, кроме легкой щетины, как у Марконова по утрам. И голос густой, как… как сливовое варенье. И пахнет он…
— Мне пора. — Я пытаюсь встать. — Я должна идти.
— Ну, да, пора. Лежи и не двигайся.
Это врач — в зеленой пижаме, низенький — или просто рядом с бородатым бандитом выглядит низким, светловолосый, с хвостиком на затылке и серьгой в ухе. Медицина, похоже, сейчас тоже продвинутая — по крайней мере, по части моды.
— Останешься здесь, сейчас переведем тебя в палату, а утром придет Круглов, посмотрит тебя более предметно, вот тогда решим, что с тобой делать.
— Вы не имеете права задерживать меня здесь.
— Однозначно. Да только деваться тебе некуда. Как только я вытащу у тебя из руки вот эту волшебную иголку, через полчаса, а то и раньше, тебя скрутит по-прежнему.
И правда, из руки тянется трубка, соединенная с капельницей. Это я как-то выпустила из виду. Впрочем, полчаса мне хватит.
— Если будешь дергаться, попытка суицида будет занесена в карточку, и утром тебя посетит наш психиатр.
— Твою мать…
— Вот и я об этом. Кому сообщить, что ты здесь?
— Никому.
Они переглядываются и выходят. Сумка моя здесь, и если я сейчас выдерну иголку, то вполне могу успеть… но я не знаю, где я, и денег у меня с собой ни копейки. А, неважно. Выйду и сориентируюсь, но здесь я не останусь ни за что. Они не имеют никакого права меня здесь удерживать, болваны. Поймаю такси, там должны оставаться какие-то деньги.
— Далеко собралась?
Он не собирается отвалить, похоже. Есть такой типаж — школьные активисты, они во все суют свой нос, мешая людям жить и умирать так, как им самим удобно. Эти товарищи считают, что есть два мнения — их и неправильное, и стремятся исправлять мирское зло с упорством маньяков. Меня подобные граждане всегда раздражали, и этот тоже раздражал бы, только на это нет сил.