– Тогда зачем я тебе? – Дженни не осознала, что перешла на «ты». Она вглядывалась в его лицо, пыталась отыскать на нём следы обмана.
– Рядом с тобой я снова чувствую себя молодым. Давно не приходилось драться за девчонку, – он засмеялся от собственных слов. Засмеялся искренне, по-мальчишески. Вокруг глаз его образовались тонкие морщинки, прядь волос, видимо, плохо закреплённая гелем, упала на глаза.
Его смех смутил Дженни. Он выглядел простым и человечным. И даже то, что пару лёгких пощёчин, он называл дракой, придавая своему поступку большего героизма, умиляло.
– Представь, что я твой ровесник, – сказал он, видимо заметив её колебания. – Представь, что сегодня наша первая встреча. Почему бы не позволить всему идти своим чередом.
Дженни искала в его словах подвох, и не находила.
Она устала бороться. Устала сражаться за каждое мгновение спокойствия.
Почему бы не позволить всему идти своим чередом?
Она уступила.
========== XII.II ==========
Они действительно встречались, почти как студенты. Если студенты, конечно, могли приносить на каждую встречу дорогущее украшение или арендовать целый ресторан для свидания. Дженни много смеялась рядом с ним. Хисын внимательно выслушивал истории из её университетской жизни, ему было приятно, когда она делилась с ним своими сомнениями по поводу будущей работы. Он тоже вспоминал свою молодость, а особенно то, каким в то время был киноманом. Они часто ходили смотреть фильмы, которые снимались в то время, когда Дженни ещё не родилась, а он уже водил на сеансы девчонок.
– Тогда даже на попкорн денег не было, – смеялся он.
И Дженни тоже улыбалась и со смесью восторга и ужаса оглядывала пустой зал, снятый для них двоих.
Про своих женщин он тоже рассказывал много. И Дженни слушала, ей правда было интересно узнавать о развитии отношений других людей. Он был женат, но развёлся много лет назад. По словам Хисына, жена не выдержала того, что он постоянно пропадает на работе, и ушла от него вместе с дочкой.
– Сколько ей лет, твоей дочери?
– Она на три года младше тебя. Но и вполовину не такая взрослая. Мы слишком её разбаловали.
Дженни было немного стыдно перед незнакомой этой девочкой. Но ещё она завидовала. Её некому было баловать. И она совсем не хотела быть взрослой. Она с радостью бы переложила все свои проблемы на чужие, могучие, способные выдержать весь их груз, плечи.
Несколько месяцев длилась их странная дружба, периодически действительно походившая на отношения отца и дочери, но порой пересекающая границы, становящаяся флиртом.
Хисын просил её не работать больше в клубах, и выдавал то, что называл «карманными деньгами». Сперва Дженни было жутко неловко и стыдно брать их. Она сама себе казалась грязной, как будто вместе с этими бумажками на её руки переходила проказа.
Он это заметил, и стал просто пополнять баланс её карты.
– Я чувствую себя ужасно. Мне эти деньги просто так достаются, – они пили вино в маленьком уютном баре, и его рука лежала на спинке её стула.
– Ты очень много говоришь о деньгах, меня это печалит.
– Как же о них не говорить, если без них жить невозможно? – Дженни хихикнула. Она была уже пьяна, но алкоголь совсем не помогал забыть о скандале, который устроила Джису.
Сестра отказывалась проходить очередное обследование, говорила, что в этом нет никакого смысла, что ноги её не начнут вдруг ходить, и лучше бы им отложить эти деньги. Дженни морщилась и пыталась сгладить конфликт, однако получалось у неё плохо. Она давно разгадала модель поведения сестры: если та начинала заводить разговор про деньги и про то, что их надо откладывать, значит остро в чём-то нуждалась.
Нужды у Джису были разными. Дженни помнила, как чудом выведала о том, что сестра хочет специальное подъёмное приспособление для ванны, чтобы иметь возможность мыться самой. Если в туалете у них давно стояли поручни и на самом унитазе была насадка, чтобы человеку с инвалидностью было комфортно, то про ванную Дженни особо не думала.
Она мыла сестру сама, и это было чем-то похоже на девичник. Они плескались в ворохе пены, обсуждали последние новости, и нагота их позволяла быть друг с другом честнее и откровеннее. Дженни эти моменты полюбила. Но так было не всегда – первый год после того, как у сестры парализовало ноги, она была невыносима. Медсестра тогда приходила каждый день, но Джису даже не могла даже сесть в коляску от болей. И Дженни с мамой по очереди выносили утки, и выслушивали её проклятия или просьбы её убить.
Перед восемнадцатым днём рождения сестры, Дженни прочитала в её личном дневнике, что та хочет выбраться из дома и провести целый день на свежем воздухе. Это желание она смогла воплотить в жизнь благодаря Сынчолю. Тогда он ещё присутствовал в её жизни, не пропал с радаров, просто перестав отвечать на сообщения.
Ещё Джису мечтала снова отправиться на море, как когда-то в детстве. Дженни из той поездки мало что помнила, только бесконечное количество раков, которых она съела столько, что развилась аллергия. Но Джису грезила о новых замках из песка, которые можно будет построить, о разливающихся золотом закатах и о бесконечном смехе родителей, молодых и счастливых, любящих друг друга и своих дочерей.
На море сестру отвезти у Дженни не было никакой возможности. Но она купила абонемент в бассейн с профессиональным преподавателем, и один мучительный месяц трижды в неделю спускала сестру с шестого этажа, усаживала в такси, а после занятий – поднимала обратно. Это были невообразимые траты, и дольше месяца позволить себе такую роскошь она не могла. К счастью, Джису сказала, что и сама не горит желанием продолжать занятия, у неё, мол, аллергия на хлорку, да и инструктор ей не понравился. Дженни вздохнула с облегчением, хотя в глубине души стыдилась того, что даже этого сестре дать не может.
– Если я сейчас кое-что сделаю, пообещай, что выкинешь деньги из головы, – Хисын смотрел ей в глаза, и Дженни, покоряясь его уверенности, кивнула.
Он прикоснулся своими губами сперва к её щеке, потом к губам. Мягко, будто боясь спугнуть. Дженни, только что размышляющая о собственных несчастьях, опешила. Хисын же её молчание принял за утвердительный ответ.
Углубив поцелуй, он оставался таким же нежным, и рука его соскользнула со спинки стула к Дженни на плечо, погладила её спину, прошлась по выступающей из тонкой ткани кофточки застёжке лифчика, нырнула в волосы и закопалась там.
Дженни не понимала, что ей надо чувствовать в такой ситуации. Поцелуй не был неприятным. Но и приятным тоже не был. Ей было всё равно. И руки её оставались на барной стойке, и губы двигались лишь под мягким напором чужих губ.
Хисын оторвался первым, и в глазах его больше не было спокойствия. В них была жажда, и Дженни снова почувствовала себя пирожным на витрине, которое вот-вот купят, и без всяких сожалений о пропавшей его красоте, отправят в безжалостный рот, раздробят на мелкие кусочки острыми зубами, и пустят вниз, по пищеводу, позволяя бесславно и глупо погибнуть.
– Я так давно хотел это сделать, – прошептал он прямо в её ухо, и от тёплого его дыхания, пахнущего виски и мятной жвачкой, кожа покрылась мурашками.
Ей нечего было сказать.
Она просто не понимала, не могла сопоставить. Неужели все те месяцы, которые они провели вместе, вот так сотрутся одним поцелуем? А они должны были стереться, потому что Дженни не собиралась с ним спать.
Она воспринимала Хисына действительно если не как отца, то как старшего друга и наставника. Закрывала глаза на его флирт и романтические и сексуальные намёки. У Дженни никогда не было друзей, и она думала, что, возможно, это просто такая же часть дружеских отношений, как и поддержка, уважение и веселье.
Она знала, что не давала Хисыну ничего материального, но всеми силами старалась не позволять ему опустить руки в трудные времена. Она говорила ему простые, но важные слова о том, что всё наладится, когда он горевал о дочери, которую не видел уже несколько лет из-за того, что мать увезла её учиться в Европу; когда он скупо рассказывал о сложностях на работе, о том, как непросто раз за разом брать на себя всё больше ответственности; когда он печалился от того, что уже никогда не сможет испытать всех прелестей молодости, а будет лишь стареть и заболевать. Когда умерла его мама, и Хисын приехал к Дженни после похорон в три часа ночи, они долго сидели в его машине, и он плакал, совсем как маленький мальчик, а девушка, чувствующая себя в тот момент по настоящему взрослой, гладила его по волосам, и утешала.