Он часами мог сверлить телефон взглядом, кусая руки, чтобы не позвонить ей. И ждал – глупо было отрицать – ждал её звонка, как сумасшедший. Именно ради того, чтобы купить новый телефон – взамен старого, разбитого о стену в бессмысленной попытке справиться с эмоциями, – была совершена его последняя вылазка на улицу в светлое время суток. Он дошёл до того же магазина, где когда-то, вечность назад, покупал телефон ей. Себе взял такой же, хотя появилась модель новее. И красный чехол взял тоже. На него косились с подозрением. Щетина сильно отросла, да и надеть что-то нормальное, он не соизволил. Вышел в пижамных штанах, наброшенном на безразмерную майку пуховике. Не обул даже кроссовки, так и остался в тапках. И воняло от него, наверное, жутко. Но карточка, которую отец всё также продолжал пополнять, послужила лучшей защитой от ненужных вопросов, и телефон оказался у него.
Он разглядывал общие фотографии. Их было немного, но Дженни на всех улыбалась. Она редко смотрела в камеру, всё больше на него – на Тэхёна. И ему хотелось выть от осознания, что больше никогда она так на него взглянет. На кого-то другого, на какого-то незнакомого ему парня, наверняка беспроблемного и милого, она будет вот так смотреть. От мыслей этих внутри его ослабленного тела поднималась ярость. И пусть понимал он, что сам во всём виноват, всё же не мог смириться с мыслью, что ей – Дженни – он больше не нужен. Потому что она была ему необходима.
В нём жила не надежда – жалкое её подобие – на то, что когда-нибудь она позвонит. И он бережно таскал телефон в кармане штанов, не расставался с ним даже в самых жутких своих состояниях. Он не был настолько отвратительным, чтобы думать даже о возможности прощения. Но ему казалось, что ей может понадобиться что-то важное. И он обязательно должен ей помочь. Он должен сделать для неё всё. Всё, что будет в его силах и за их пределами. Он должен отплатить ей за ту боль, которую причинил.
Позвонила не Дженни – отец. И не по телефону, а в дверной звонок. Тэхён долго вглядывался в глазок, пытаясь понять, не настигли ли его галлюцинации, которых он, признаться, ждал, потому что был шанс увидеть в них любимую. Впрочем, организм был не на стороне хозяина. И в квартиру ввалилась не девушка, способная озарить его мир одной улыбкой, а мрачный мужчина в костюме. Лицо у отца было такое, будто бы видеть сына – худшее наказание. И парень не мог сдержать улыбки.
– Получай, – думал он, – потеряешь ещё и меня, и совсем-совсем один останешься. Как и я. По образу и подобию, блять.
Отец изучил квартиру, захлопнул дверь в комнату, из которой Тэхёна тогда ещё не выселили, и в отличии от Чонгука даже не попытался навести порядок. Просто брезгливо поморщился.
– Зачем пришёл? – Спросил парень, и засмеялся от звука собственного голоса.
– Посмотреть, как ты в очередной раз решил надо мной поиздеваться.
– Над тобой? – Показалось, что без очередного глотка в этом деле не разобраться, и потому заглянул в холодильник, открыл новую бутылку.
– Мне противно на тебя смотреть, – из голоса отца сочилась неприязнь.
– Не смотри, – пожал плечами. Давно стало всё равно на мысли и чувства этого человека.
– Почему ты надо мной издеваешься? – Тэхён даже поперхнулся от такого заявления. Прищурился, стараясь разглядеть лицо, бывшее когда-то родным. Не шутил.
– По-моему, если я издеваюсь, то только над собой. Тебе ни горячо, ни холодно от того, умру я завтра или через пятьдесят лет. Новая жена не наклепала ещё детишек? – Вообще-то, он знал, что не стоит затрагивать эту тему. У отца и его супруги ничерта не получалось с тем, чтобы наделать господину Киму замен для двух умерших сыновей и одного пропавшего. Однако все тормоза слетели с него уже давно. Ни одного не осталось.
Он молчал – его отец. Мужчина, раз за разом оставляющий сына в одиночестве. Никогда не бывший для него папой. Всегда отстранённый и безразличный. У него закололо что-то внутри от осознания, что этот человек, наверное, даже не заплачет, если он умрёт прямо перед ним. Он всё уже отскорбел по другим детям и по жене. На Тэхёна никаких чувств не осталось кроме раздражения, злости и усталости от его неудобства.
– Ты даже хуже Джина, – сказал отец после долгого молчания, – тот хотя бы что-то прекрасное создавал, а ты приносишь одни разрушения. Я устал за тебя бороться.
Ему захотелось плакать. Не Тэхёну – взрослому парню, забившему на всех и в особенности на себя. Маленькому мальчику, который никак не мог взять в толк, почему никто не целует его перед сном, не читает на ночь книжки и не спрашивает, как у него дела, и не появилась ли в классе девочка, которая ему понравилась. Никто не собирал ему ланчбоксы в школу, никто не приходил на его концерты. Братья были слишком заняты, как и родители. У него были друзья. Были девчонки. И всё казалось нормальным. Всё казалось нормальным до того момента, пока он не стал нуждаться в папе. До того момента, пока он не потерял всё.
Тогда отец проебался. Его не было рядом. И вот сейчас он вновь всё потерял. Родитель физически находится совсем близко – руку вытяни, и сможешь ощутить его тепло, только вот создавалось ощущение, что от ладони, к нему протянутой, он отшатнётся.
– Прости, папа, – он говорил искренне, в нём не было обиды и горечи, только смирение и тоска остались, – что у тебя такой сын. Прости. Мне жаль, что я не могу заменить тебе Джина, Джуна и маму. Я даже себя прежнего – послушного и беспроблемного – заменить не могу, – усмехнулся, – мне от этого тоже грустно. Только, знаешь, папа, у меня был один человек в жизни, всего один, который делал меня лучше. Но она пропала. Ушла. Я её потерял. Теперь не для кого стараться, понимаешь?
– Для себя. Ты для себя стараться должен. Чтобы хорошим человеком стать, – отец говорил серьёзно, смотрел на сына со странной эмоцией – смесью осуждения и растерянности.
– Но папа, – Тэхён улыбнулся, – как же я могу, если ты меня не любишь?
Отец разразился длинной речью – почти как на предвыборной компании – о том, что сын просто не имеет права говорить такие вещи, потому что ему дали и образование, и кров, и всю возможную поддержку, а он, лоботряс и дурень, ничего путного с этими вводными данными сделать не смог. И Тэхён внимательно его слушал, но понимал, что его самого – не услышали. И не услышат. Даже если бы он кричал, плакал и умолял отца осознать, насколько для него была важна поддержка – хоть какая-нибудь, хоть самая мизерная, он бы не понял ничего. Он Тэхёна давно похоронил. А глупый блудный сын всё возвращается, всё напоминает о себе, заставляет окунаться в прошлое.
– Прости, папа, – повторил Тэхён, когда силы мужчины иссякли и он замолчал, – только ты уйди, пожалуйста. Мне смотреть на тебя грустно.
Он ушёл первым. Заперся в комнате, и всё никак не мог опьянеть до такого состояния, чтобы забыться. И он пил прямо из горла – стаканы давно все разбились, один за одним попадали из трясущихся рук, – и думал о том, что ребёнок всегда должен будет просить прощения у родителя. И всегда сам же будет его прощать. Потому что отец – это отец. И каким бы он ни был, Тэхён не сможет от него отказаться. Всегда будет в нём нуждаться. Всегда будет его ждать. Дождётся ли?
В нём накопилось слишком много неотвратимости. Он понимал, что у него ничего не осталось. Ни семьи. Ни любви. И даже лучший друг вряд ли ещё долго протянет, так с ним нянчиться. Поэтому Тэхён пил. Поэтому он хотел отречься от чувств. Он хотел потерять все свои воспоминания. И в тоже время он отчаянно за них цеплялся и раз за разом возвращался к тому дню, когда она его оставила.
Надо было просить у неё прощения. Надо было сказать, что они ничего не значат – другие девушки. Надо было позвонить Чие, чтобы она подтвердила диагноз. Надо было сделать тысячу вещей.
Только ни одна из них не заставила бы Дженни изменить решение.
И всё же он её ждал.
Когда она позвонила, он спал. День перестал делиться на часы сна и бодрствования, превратился в бесконечное туманное состояние. Когда-то становилось чуть лучше, когда-то – чуть хуже, но в общем и целом он просто лежал и пялился в потолок, ни о чём не думая и чувствуя лишь инертную боль в голове, печени и желудке.