Глинин схватил ее сзади. Сильно, резко, грубо. Мышкина даже вскрикнуть не успела — одной рукой гений зажал ей рот, а другой обхватил за шею и придавил. По-настоящему придавил, совсем не так, как на парах сценического боя. Катя захрипела, задергалась, одна туфелька слетела с ноги и брякнулась на асфальт, а Глинин уже тащил ее в подворотню, смрадно и жарко дыша в ухо. Мамочка, успела подумать Катя, он же сейчас меня убьет! Взаправду, по-настоящему! Он же псих, а не гений!
В глазах у нее потемнело, но тут раздался треск, запахло озоном, и руки Глинина тут же обмякли. Гениальный актер рухнул на землю, увлекая за собой Катю, а над ними нависли два могучих силуэта в белых халатах.
— Как ты, дочка? — спросил каскадер постарше, пряча электрошокер. — Цела?
— Ага, — кивнула Катя и потеряла сознание.
Через мутный пластик мир казался расплывчатым и туманным. С каждым вдохом голову Кати наполняла приятная легкость и эйфория, как от шампанского с коньяком — коктейль «Северное сияние», его Катя попробовала, когда они праздновали первую сессию, а потом Катя рассталась с невинностью на грязной лестнице общаги (оплывшие ступеньки и занозистые перила) с Гариком с кукольного факультета — его потом отчислили с третьего курса за два коробка анаши…
— Пожалуй, хватит, — сказал доктор и отнял кислородную маску от лица девушки. — Как самочувствие, красавица?
— Хорошо, — одними губами пролепетала Катя.
У доктора были светлые, тщательно прилизанные волосы, высокий лоб, нос с горбинкой и пронзительные, льдистые глаза.
— Меня зовут Виталий Борисович, — представился он. — Фамилия моя Агнер. Я агент и поверенный в делах господина Глинина.
— Агент? — только сейчас Катя обратила внимание, что доктор — который вовсе не доктор — одет не в белый халат, а в очень светлый льняной костюм с дорогущим шелковым галстуком.
— Агент, — кивнул Агнер. — И по неосторожности моего клиента вы здесь и очутились.
Катя посмотрела вокруг. Кровать оказалась больничной койкой с толстыми кожаными ремнями для рук и ног, стены обиты мягкими матами, а рядом с койкой стояли аппарат искусственного дыхания, осциллограф, дефибриллятор, капельница и прочая бутафория из сериала «Доктор Хаус».
— Где — здесь? — спросила Катя.
— Это личный трейлер господина Глинина. Вы на съемочной площадке, — на всякий случай добавил Агнер. — Упали в обморок. Помните?
— Он же меня душил!
— Савва гениальный актер. Иногда он увлекается. Вы ведь тоже актриса, да… Катя? — агент на секунду замялся, вспоминая имя. — Вы должны это понимать. Давайте считать, что это было досадное недоразумение. Несчастный случай. Окей?
— Окей, — кивнула Катя.
— Тогда подпишите вот это, — в руках у Агнера появился листок бумаги. — Отказ от претензий. Вот здесь… и вот здесь. Спасибо!
Агнер убрал расписку в папку и посоветовал:
— Вы тут полежите пока, отдохните. Потом вас отвезут домой. А мне надо побеседовать с Михаилом Филимонычем.
Он вышел, а Катя села. Голова кружилась от кислорода, но не сильнее, чем с легкого перепоя. Ухватившись за штатив капельницы, девушка сползла с койки и доковыляла до окна. Окно почему-то было из толстого армированного стекла и не открывалось.
А за окном сворачивали съемочную площадку. Разбирали декорации, сматывали кабеля, развинчивали рельсы, спускали софиты, паковали все в большие фанерные ящики и грузили в серые фургоны с логотипом киностудии на боку. Среди фургонов почему-то затесалась одна «скорая», возле которой курили каскадеры-санитары в белых халатах.
Это из-за меня, с ужасом подумала Катя. Я сорвала съемку. Все пропало. Самая короткая карьера в кинобизнесе. Надо мной же все смеяться будут. Я же всех подвела. И Нелли Васильевну, и Сторицкого… и Савву Глинина.
Задняя дверца «скорой» открылась, и оттуда вылез маленький, сухопарый старичок с козлиной бородкой — Михаил Филимонович Сторицкий. Великий режиссер был одет в замшевый пиджак с кожаными заплатами на локтях, потертые вельветовые брюки и, в завершение образа богемного деятеля, бархатный берет цвета электрик — словом, выглядел нелепо, аляповато и безвкусно. К Сторицкому тут же подскочил Агнер и начал на него орать.
Орать. На самого Сторицкого. Это уже никак не укладывалось у Кати в голове, и она решительно (головокружение вроде прошло) толкнула дверцу трейлера, выпав из ватной тишины в ревущий хаос съемочной площадки.
По ушам ударил визг болгарок и рев шуруповертов, мат рабочих и усиленные мегафоном вопли помрежа, фырчание фургонов и подвывание сирены «скорой». Сквозь эту какофонию пробивался высокий, на грани фальцета, крик Агнера:
— Я вас предупреждал! Это не может продолжаться вечно! Он уже на пределе! Я увеличил дозировку препарата в четыре раза только за последний месяц! Больше он не выдержит!
— Прекратите истерику, Агнер, — брюзгливо дребезжал в ответ Сторицкий. Будучи ростом по плечу агенту, режиссер умудрялся смотреть на него свысока. — Это же его работа. Это то, что он есть. А ваша задача — вернуть ему трудоспособность. И побыстрее, у меня график съемок горит.
— Это немыслимо! Используйте дублера! Мне нужен месяц, как минимум, и все равно нет гарантии результата!
— Дублера? — ядовито процедил Сторицкий. — В кульминационной сцене? С крупными планами? Дублера?!
Он не хочет сниматься, догадалась Катя. Глинин не хочет сниматься. У него нервный срыв или что-то в этом роде. Из-за меня. С гениями такое бывает.
— Простите, пожалуйста, — встряла девушка в перепалку режиссера и агента, робко пряча руки за спиной. — Это все из-за меня, да? Может быть, я смогу чем-нибудь помочь? Давайте я поговорю с Саввой… — тут она запнулась, потому что отчества Глинина не помнила, и вышло совсем по-дурацки, фамильярно и пошло.
Сторицкий обвел ее оценивающим взглядом из-под кустистых бровей и спросил:
— Ты бумагу подписала?
— Да, конечно.
— Молодец, — режиссер по-птичьи склонил голову к плечу и уточнил: — Какой курс?
— Пятый… Я от Нелли Васильевны. Вместо Сафьяновой.
— Ага. Так-так. Вот что, Виталий Борисович, — сказал Сторицкий мрачно. — Савва мне нужен в рабочем состоянии не позднее понедельника. Три дня вам даю. Делайте, что хотите, но в понедельник мы должны закончить.
Агнер в ответ скорчил гримасу из разряда «да вы с ума сошли!» Посредственно скорчил, наигранно, оценила Катя, на троечку по пантомиме. Глаза у агента были холодные и злые.
— А ты, девонька, — обратился режиссер к Кате, — заслужила пару дней отдыха. Загранпаспорт есть?
— Нет, — пискнула Катя.
— Ерунда, сделаем!
Таких снов Катя не видела с детства. У нее над кроватью висела картинка — страничка из глянцевого журнала: море, пальмы, песок и белая яхта на горизонте, и каждый раз, засыпая, Катя мечтала перенестись в этот волшебный мир, где всегда тепло и солнечно.
Кажется, получилось. Над бирюзовой гладью моря в лазурно-прозрачном небе плыли легкие, будто нарисованные акварелью перистые облака, а яхт в бухту Ибицы набилось столько, что и не сосчитать — под лесом мачт и шатрами белоснежных парусов обитало племя загорелых миллионеров с длинноногими девицами в бикини, по две штуки на одного миллионера. По набережной проносились дорогущие машины, но сюда, на балкон десятого этажа пятизвездочного отеля долетали лишь крики чаек и музыка с дискотеки напротив.
Сон определенно удался. А самое главное — это был не сон.
— Доброе утро, Катенька! — Сторицкий с самого утра облачился в пурпурный халат, а на шею повязал шелковый платок. Чашечку эспрессо он держал чуточку манерно, отставив мизинец.
А все-таки он голубой, подумала Катя, потягиваясь в шезлонге. И номер себе снял отдельный, хоть и с общим балконом, и одевается как Боря Моисеев, и ведет себя… Интересно, он Сафьянову-то трахнул? Или так, для престижу подобрал? А уж тетю Нелли и нормальный мужик не стал бы. Точно, гей.