— Значит, теперь ты у нас будешь звезда, — процедила Марго, не снимая солнечных очков, хотя за окном стояла поздняя осень, мокрые листья налипли на стекло, а из рассохшейся рамы сифонил холодный ветер. — Ну-ну. Желаю успеха. Давай, освобождай койку!
Она никак не может выйти из образа дивы, поняла Катя. Не понимает, что с ней произошло. Что она выпала из обоймы. Катя даже пожалела незадачливую соперницу. Недолго, секунды полторы.
— А я улетаю сегодня, — сообщила она. — Во Франкфурт, а потом в Виттенберг.
— Счастливого пути, — пожелала Марго с интонацией рассерженной гадюки. — И приятного полета!
Марго наконец-то сняла очки, и стало видно, что последние пару дней Сафьянова ревела не переставая. Типичные для блондинок красные пятна вокруг припухших глаз еще не сошли.
— Ну, я пойду, — растерялась Катя, не зная, что еще можно сказать.
— Подожди. Что снимаете-то? Кого… — Марго замялась, — кого Савва будет играть?
— Фауста, — горделиво поведала Катя. — А я буду его Гретхен.
— Фауста, — повторила Сафьянова, и вдруг побелела, как смерть.
Съемки задерживались уже на целую неделю, билеты до Франкфурта пришлось сдать, осень разгулялась и каждый день шел дождь, аванс Сторицкий не перечислил, а суточные Катя старалась экономить, поэтому шопинг пришлось отложить до лучших времен. Зато вся группа жила в «Хайяте», и Катя открыла для себя фитнес-зал и бассейн — в сценарии была постельная сцена с полной обнаженкой, и требовалось срочно привести тело в форму, убрать наметившиеся складочки на боках и подтянуть попу.
По вечерам, приняв душ и посетив спа-салон, Катя, точно заправская светская львица, спускалась в лаунж-бар отеля, где пыталась флиртовать с иностранцами. Получалось не очень, мешал языковой барьер. Выучить английский, а желательно — еще и французский, стояло первым пунктом в списке дел на ближайшие год-два.
Именно в лаунж-баре пятничным вечером Катя наткнулась на Виталия Агнера, по чьей вине (если верить циркулирующим в группе сплетням) и задерживалось начало съемочного процесса.
Агнер был пьян. Перед ним на низком столике стояла бутылка «Блэк лейбла», а в стакане позвякивал лед, когда агент дрожащей рукой подносил выпивку ко рту. Агнер пил дорогущий вискарь залпом, как водку, и сразу наливал еще. Лед не успевал таять.
Похоже, Агнер сегодня вечером запланировал накидаться.
— Добрый вечер, Виталий Борисович, — вежливо поздоровалась Катя. — Разрешите?
Агент поглядел на нее осоловело, а потом кивнул и махнул рукой официанту — тащи, мол, еще один стакан. Катя присела.
— У вас неприятности? — проявила заботу она.
Агнер плеснул ей виски и хрюкнул:
— Ха!
— То есть, все хорошо? — наивно хлопнула ресницами Катя.
Подвыпивший агент мог выболтать много интересного, и девушка не собиралась упускать такой шанс.
— У меня все просто замечательно, — с трудом выговорил Агнер. — Прекрасная жизнь. Высокая зарплата. Роялти со сборов. Ипотеку вон выплатил.
— Поздравляю. А как себя чувствует Савва?
— Пока никак, — угрюмо ответил Агнер. — Под такой дозой Савва чувствует себя овощем. Тушеным причем.
— Дозой? Вы имеете в виду лекарство?
Агнер залпом осушил очередную порцию. Кубики льда звякнули о зубы.
— Лекарство… — процедил он. — Блядь. А ведь я был врач. Людей лечил. Савву лечил. А теперь пичкаю его психотропами…
— Психотропами? Это для повышения гипнабельности, да? Чтобы он вошел в образ?
Взгляд агента стал на удивление трезвым и злым:
— В образ, мать вашу. В роль. Вжился целиком. Вы, суки, думаете, что Глинин — это кассета. Стер, перезаписал. Палимпсест, многоразовая болванка. А он, блядь, восковая табличка. Чтобы что-то написать, надо соскоблить. А там нечего, понимаешь, нечего уже соскабливать! Одна основа осталась. Деревяшка. И по ней надо выжигать. И не прожечь насквозь.
Катя потрясенно внимала. Услышанное с трудом укладывалось в голове. Что значит — выжигать? Глинин теперь что, навсегда останется Фаустом? А ей — всегда быть Гретхен? А после съемок? Мысли путались, вискарь обжигал рот.
— А почему же вы… — заплетающимся языком спросила Катя. — Почему вы ему не поможете? Вы же врач.
— Контракт, — скривился Агнер. — Я подписал. Ты подписала. Все подписали долбанный в рот контракт. И теперь все у нас будет хорошо…
Словоизлияние агента прервал сам Михаил Филимонович Сторицкий. Великий режиссер влетел в лаунж-бар в шелковом халате и одном тапочке. Волосы на голове взъерошены, бороденка топорщится, в глазах испуг.
— Глинин пропал! — выпалил Сторицкий чуть ли не на весь бар.
— Как пропал?! — вскинулся Агнер.
— Сафьянова! Сучка! Вломилась к нему в номер и увела! Камеры все засняли!
— Где они?
— Неизвестно! Но отель не покидали!
— Так, — окончательно протрезвевший агент ткнул пальцем в Катю. — Ты. Марш к себе в номер. И не выходить, пока не позовут. Ты, — тычок в режиссера, — к директору отеля. Пусть заблокирует все выходы. Полицию не вызывать. Денег ему дай или скандалом пригрози. Но чтобы ни легавых, ни журналюг тут не было.
— А ты что будешь делать? — возмутился Сторицкий.
— А я найду Глинина. Я всегда его нахожу.
На заплетающих ногах Катя вышла из лифта. В коридоре было темно и страшно. То есть, конечно, в коридорах «Хайята» никогда не бывает темно, мерцают красивые светильники на стенах, и толстый ковер скрадывает звуки шагов, но от страха Катя решила, что в коридоре должно быть темно.
Девушку развезло от виски, а выброс адреналина не только не развеял, но и усугубил последствия выпитого. С перепуга у нее подгибались колени. В голове вертелось отчетливое воспоминание, как Глинин схватил ее тогда за шею и потащил убивать. Дежа вю полнейшее. Только тогда Глинин играл маньяка (играл? нет, был им!), а сейчас… Кто он сейчас? Доктор Фауст в поисках сути вещей и истинной любви? Провинциальный актер Савва Глинин? Безмозглая заготовка?
Или нечто совсем иное?
Загадочный Глинин с сучкой Сафьяновой прятались где-то в отеле, таились, словно Бонни и Клайд, за каждым углом, за каждым поворотом, и требовалось срочно, но аккуратно, сохраняя равновесие, добраться до своего номера, запереться изнутри и прильнуть к мини-бару.
Так Катя и сделала. Ключ-карточка долго не хотел попадать в щель, но Катя его победила. Замок щелкнул, девушка вошла внутрь, захлопнула за собой дверь — и мягкая ладонь тут же зажала ей рот.
Сердце оборвалось от ужаса.
— Не кричи! — прошипела Марго. — А то убью!
Сафьянова! А значит, и Глинин тоже тут!
— Как… Как ты сюда попала? — пролепетала Катя, когда Марго ее отпустила.
— Молча. Сперла мастер-ключ у портье.
— Но зачем?!
— А затем, что тут нас искать будут в последнюю очередь.
Нас. Значит, так и есть. Едва придя в себя, Катя огляделась. Глинина в комнате не наблюдалось.
— Подожди, — попросила она бывшую однокурсницу. — А где Савва?
— В ванной. Его рвало. А сейчас он потерял сознание. Агнер, тварь, пичкал его всякой дрянью, — в голосе Сафьяновой звенела холодная, как сталь, ненависть.
Катя присела на кушетку и смахнула со лба бисеринки пота.
— Но зачем? Зачем ты его похитила?
— Я его не похищала, — отрезала Марго. — Я хочу его спасти. Они же убийцы, Катька, понимаешь? Обычные убийцы, и Сторицкий, и Агнер, да все они! А он — гений.
— Он псих, — твердо заявила Катя. На шее заныли фантомной болью следы от саввиных пальцев.
— Да, — согласилась Марго. — Псих. И гений. Кем бы он не становился, он делает это гениально. Знала бы ты, какие стихи он мне писал, когда был Петраркой… А теперь они хотят сделать из него Фауста. Понимаешь, Фауста!
— И что?
— Фауст умирает в конце фильма, дура. Его душу забирает дьявол. И Савва — он же не умеет врать и притворяться! — умрет по-настоящему. Навсегда.