Гораздо больше меня тревожил второй пациент. Мужчина полторы недели назад сломал руку, но упрямо отказывался сидеть дома, срывал повязки и уверял, что «все прошло, госпожа Целительница, вашими стараниями ниче не болить». Конечно, «не болить». Я, накладывая бинты, целый час как заведенная беззвучно шептала наговоры — трактирщик еще удивлялся потом, что аппетит у меня, словно я весь день вместо лошади телегу с рудой таскала. Но магия магией, а кость за неделю все равно не срастется. Я могу лишь ускорить процесс да снять боль, но полностью излечить за один день мне не под силу — не хватает ни скромного магического потенциала, ни умений. Может, у сестры получилось бы, да и то вряд ли.
Похоже, добралась. Крепкий приземистый дом, сложенный из осиновых бревен, как и большинство в деревне, покрывала толстая снеговая шапка, из-за чего он напоминал картинку в одной из моих детских книжек. Сугробы, похоронившие под собой весь двор, лежали вровень с наглухо закрытыми резными ставнями. И только узенькая, расчищенная и утоптанная тропинка вела от приоткрытой калитки к двери и еще в сторону, где стоял низкий сарай. Я посмотрела на слегка покосившийся забор, сразу угадывая отсутствие сильной руки.
Муж Машки, как мне рассказали деревенские сплетницы, погиб во время обвала в шахте полтора года назад, оставив молодую еще женщину одну с семилетней девчушкой на руках. Замуж во второй раз Мария выходить не спешила, хотя считалась на селе красивой, фигуристой, как говорят мужики: «и сзади, и спереди есть, за что подержаться». Мужа, вздыхали кумушки, очень любила — как узнала, что он погиб, три дня ни жива ни мертва, словно тень, по полям шаталась, соседки думали, уж за ним последует. Но нет, выплакалась, оттаяла и всю любовь дочке единственной отдала, души в своей кровиночке не чаяв. Женщина Мария была работящая, с ранних лет приученная не сидеть без дела, а от мужа неплохое хозяйство осталось: корова, козы и кусок земли в долине. Да и Динька матери помогала, как умела.
Смерть отца не отняла у девчушки ни задорной легкой улыбки, ни жизнерадостности. Она всем говорила, что ее папка уехал далеко-далеко в прекрасную страну за восточными морями, где всегда много хлеба, нет суровой зимы и не нужно работать в пыльных темных шахтах, но однажды вернется и заберет и ее, и мать с собой. Может, этим мне и нравилась Динька. Она, как и я, не верила в смерть.
Я легонько постучала. Дверь тут же открылась, будто только меня и ждали. На пороге стояла Мария: поверх старенькой одежки, которую не жалко и попортить, повязан серый фартук, волосы забраны назад и подхвачены косынкой. В руке женщина сжимала грязную тряпку, которую, смутившись, попыталась спрятать за спину
— Проходите, госпожа Целительница. Я вот прибраться решила. Праздник все-таки на носу.
Я кинула на лавку шубейку, стянула меховые сапоги. Женщина провела меня через сени в светлицу, где у окна стояла кровать ребенка. Динька при моем появлении подскочила, хотела встать, но под строгим взглядом матери сникла и вернулась обратно, натянув одеяло до самого кончика острого носа.
— Егоза моя ни минуты лежать спокойно не хочет, — вздохнула Мария. — Скучно ей все время в постели. Я ей говорю: «Госпожа Целительница тебе почивать велела», — а она ноет: «Не хочу».
Каждая мать любит своего ребенка, каким бы он ни был. Глаза Марии с такой нежностью и заботой смотрели на дочь, а в голосе звучало столько доброты и ласки, что мне на мгновение стало завидно: моя мать погибла во времена Раскола, когда мне не было и пяти, а на сестру свалилась целая гора хлопот и обязанностей, и порой Харатэль не могла уделять мне достаточно внимания.
— Похоже, нашей больной гораздо лучше.
— Я пойду, полы домою, а вы располагайтесь. Если что понадобится, только крикните.
Дождавшись кивка, Мария вышла из комнаты. Я пристроилась на край постели и утонула в синих молящих глазенках.
— Привет, мелкая, как ты себя чувствуешь?
Девчушка скинула одеяло, села.
— Тетя Лана, я уже совсем-совсем здоровая. Правда-правда. Вы мамке скажите, а то она не верит.
— Здоровая? — с сомнением покачала головой я, беря худенькую ручку Диньки. — Сейчас посмотрим.
Пульс учащенный, и зрачки расширены, но жара больше нет, да и голос нормальный, не сипит.
— Давай, мелкая, покажи язык.
Девчонка старательно исполнила команду. Горло еще красное. А так ничего. Выздоравливает егоза.
— Ты травки, которые я оставляла, пила?
Динька скорчила кислую рожицу.
— Они горькие.
— Знаю, что горькие. Но ты же болеть не хочешь.