«Ну, дела!» — удивился Жернаков, еще ничего не понимая, однако на всякий случай стороной подошел к верстаку, так, чтобы посмотреть, а на глаза не попасться.
То, что он увидел, его сперва огорошило. Лахман учил Рыбалко! Учил его, можно сказать, на свою голову, и, судя по всему, они тут вечеряют не первый раз, дело солидно поставлено, как в лучшей школе повышения квалификации!
— Ладно, — сказал себе Жернаков. — Поглядим.
На следующий день он получал заказ на неделю. Получить хороший заказ, чтобы и выгодно было и нехлопотно, чтобы показатели на доске писать только трехзначные, а ребятам в конце месяца как следует закрыть наряды, — такой заказ получить тоже надо уметь. Некоторые умели. Да и сам Жернаков, Честно говоря, не сильно обижался, когда старый его приятель мастер Сомов давал ему хорошую работу чаще, чем по справедливой очередности следовало. Вот и теперь тоже Сомов, пользуясь тем, что Жернаков первый, протянул «синьку», дал ему не заказ, а голубую, как говорится, мечту каждого токаря. Минимум стружки, максимум зарплаты, брак практически исключен. Только трудись.
— Малина, — причмокнул языком Жернаков. — Да не по зубам… Оснастку я как раз меняю, не потянуть нам. У Бадьянова скорее проскочит, там они, если помнишь, еще с прошлой партии оснастку не сняли.
— Дело твое, — пожал плечами Сомов. — Я как лучше.
Этим же вечером, после смены, пришел к нему Бадьянов. Сел и стал смотреть на Жернакова.
— Ты чего? — не понял тот.
— Так. Вот я все смотрю на тебя, Петр Семенович, и все дивлюсь. Умный ты мужик, а иногда такое отмочишь. Оснастку ты, значит, меняешь, заказ тебе не по зубам?
— Я Сомову мозги вправлю! — разозлился Жернаков. — Распустил язык.
— Ты себе вправь. И не стыдно тебе подачки людям делать? Я все понял, не сомневайся. Только не ожидал. Чего не ожидал, того не ожидал.
— Я, может, тоже не ожидал, что Лахман Николаю руку набивать будет, время свое кровное тратить, когда сам как черт вкалывает! — сказал Жернаков. — Тут ты как повернешь?
— Да я с тобой и разговаривать не хочу! Если еще узнаю про такие твои художества — на весь завод ославлю. Ты меня знаешь.
С этим он поднялся и ушел. И месяц потом с Жернаковым не разговаривал.
Дело, однако, на том не кончилось. Разобиженный Сомов — Жернаков ему в конкретных словах свое отношение высказал — стал теперь в позу человека принципиального, что, как это бывает в подобных случаях, обернулось ярым пристрастием. Заказы Жернакову шли один другого муторней, работать становилось все трудней, и Жернаков мог бы, конечно, прищучить зарвавшегося мастера, но тут положение щекотливое создалось: вроде как личные счеты сводят.
Бадьянов поглядел на такое дело, поглядел, потом на открытом партийном собрании, удачно изобразив из себя человека простодушного, возьми и расскажи, как все получилось: и про Лахмана, и про то, как Жернаков от выгодного заказа в их пользу отказался, и про все остальное.
Страсти тут разгорелись вовсю! Кое-кто, и в первую очередь Ильин, стали говорить, что Жернаков и Бадьянов превратили соревнование в какой-то чуть ли не балаган, что вместо здорового и вполне естественного соперничества двух коллективов тут образовалась игра в поддавки, в показное благородство — не к лицу это рабочему человеку, не к лицу!
Вот тогда Сережа Кулешов хорошую статью написал. Конечно, не Жернакову судить, потому что там о Жернакове и о Бадьянове много лестных слов было сказано, но мысль он развивал дельную, говорил, что в коммунистическом соревновании могут быть любые издержки, кроме одной — издержки в отношениях между людьми. И что не только количеством деталей, выточенных на станках, следует оценивать итоги работы, но и тем, какую прибавку к нравственному и духовному багажу получил в этом соревновании человек.
Первое место они тогда разделили пополам.
Вот какие у них были с Иваном Ивановичем дела. Хорошие были дела. Чего говорить.
Жернаков хотел еще что-то вспомнить, но сон, наконец, сморил его. Он увидел себя почему-то в капитанской фуражке за рулем «Волги»; мимо бежали березки — совсем молодые, зеленые, только-только распустившиеся, березки, по которым он тут, как ни крути, соскучился очень. А рядом с ним сидела Настя в той самой модной жакетке, что была на ней в день их свадьбы, и говорила: «Ох, Петя, какой же ты у меня мужик красивый. Смотрю я на тебя и снова влюбляюсь!»