— А что с ним сейчас? Летает? Или совсем его из авиации турнули?
— Не знаю. Давно это было, сам понимаешь.
«И я тоже не знаю, что было потом с отцом Вени, — подумал Павел. — Знаю только, что полковник Строев, Герой Советского Союза, герой Халхин-Гола, военный летчик, бомбивший Берлин, несколько лет тому назад умер. Но если легенда существует, ее надо продолжить. Немногие люди стоят этого».
Павел посмотрел на Олега, тот понимающе кивнул.
— Простите, что я вмешиваюсь в вашу беседу, — сказал Павел, — но мы с товарищем невольно слышали. И я хотел бы кое-что добавить, с вашего разрешения.
— Ого! — сказал пилот. — Смотри-ка ты, у этой истории широкий резонанс. Мы вас слушаем.
— Фамилия этого летчика была Строев. Полковник Строев. То, о чем вы сейчас рассказали, я тоже слышал. Но я знаю и другое. Он был испытателем. Несколько раз погибал и всякий раз оставался в живых, потому что обладал мужеством и талантом настоящего летчика. Кроме того…
— Я слышал о Строеве, — перебил его летчик. — Об испытателе Строеве я много хорошего слышал. Только вот не думал, что это он такое выкинул.
— Подождите, — сказал Павел. — Это не все… — Он на секунду запнулся. — Вы, должно быть, помните, как несколько лет назад среди торосов и трещин Берингова моря сел тяжелый военный самолет? Сел, чтобы подобрать пассажиров с потерпевшего аварию Ил-14. Ну да, тот самый случай. Вертолета или «Аннушки» или вообще чего-нибудь менее громоздкого поблизости не было, а счет шел на минуты. Когда машина, подобрав людей, была уже в воздухе, лед, на который она садилась, треснул… Так вот, это сел полковник Строев. И возможно, ему за это тоже было внушение. А что касается Большого театра — не знаю. В конце концов, сесть на Внуковском аэродроме куда легче, чем на льдине.
— Уж это точно, — сказал пилот. — Только откуда вы все это знаете?
— Сын полковника был нашим другом. В прошлом году он тоже пытался посадить машину в очень трудных условиях. В почти безнадежных условиях. Но не смог. И вот… теперь его нет.
— «Аннушка»? — спросил пилот.
— «Аннушка».
— На Зеленой косе?
— Там…
— Тесен мир. Я и не знал, что это молодой Строев. Погиб он геройски. М-да… А я вот свое отлетал. Цветы теперь разводить буду. Или еще что-нибудь. Дочку замуж отдаю.
Он допил пиво, поднялся. Его собеседник тоже встал.
— Ну, счастливой дороги, — сказал пилот. — Приятно было поговорить. — И посмотрел на Павла. Потом на Олега. — Приятно было поговорить, — повторил он. — Только на лед в Беринговом море садился не полковник Строев. Там сел мой старый товарищ. Но пусть будет так, как вы говорите. В конце концов, право на легенду надо заработать. Это трудное право…
Они направились к выходу. У самой двери пилот остановился, пошарил в карманах, потом подошел к музыкальному ящику и сунул в прорезь монету. Ящик заиграл Полонез Огинского. Пилот постоял минуту, поднял в знак прощания руку и вышел.
Венька тоже любил этот полонез. И злился, когда его называли сентиментальным. «Просто мы очень любим рядиться в тогу эдакого рационализма, — говорил он, — и если, не дай бог, человеку взгрустнется от музыки или от картин Левитана, то он сам пугается, потому что в наш век, видите ли, некоторые считают это признаком недостаточно сильного характера».
— Вот ведь как получилось, — сказал Павел. — Не слишком гладко. Кто же его знал, что они с тем летчиком друзья. Думает теперь, ну и трепач попался.
— Ничего страшного, Паша. Ты ведь просто хотел продолжить. И продолжил. А пилот умница, он все понял. Пройдет время, и мы услышим легенду о Веньке. О пилоте Вениамине Строеве. О том, как искал он Теплое озеро и живого ихтиозавра, о том, как украл стюардессу с пассажирского самолета, про то, как вывез из тундры умирающую Эмкуль, про то, как погиб, спасая ребят, могут и забыть. Ведь это его профессиональный долг. Так что легенду мы когда-нибудь услышим. Он тоже имеет на это право.
— Да, — сказал Павел. — Только я не услышу.
— Ты не услышишь, — согласился Олег. — В Ленинграде у тебя будут другие заботы. Куда масштабней здешних. И другие имена будут. Другие люди вокруг. Ты уже не услышишь.
«Так-так, — подумал Павел. — Эту манеру Олег перенял у Веньки. Манеру цедить сквозь зубы и смотреть на собеседника из-под прищуренных век. Умение, не повышая голоса, сказать человеку что-нибудь скверное».
Ну вот, это должно было случиться. Как ни крепился Олег, как ни старался казаться бесстрастным и все понимающим, он все-таки не выдержал. Дал понять, что я не просто уезжаю. Что я уезжаю из их мира. Из их жизни. Из нашей общей жизни, и все, что теперь будет совершаться здесь, меня уже не коснется.