— Ясно? — комментировал он. — Прекрасные стихи, да не про нас, балбесов, писаны. Вы знаете, смелые и энергичные люди, я, кажется, повзрослел на год.
— И я, — согласился Олег.
— А я и подавно, — сказал Павел.
Венька достал три листа ватмана и нарисовал три яхты. Они бежали по голубеньким волнам и трепетали разноцветными флажками.
— Это отпущение грехов. Индульгенция. Чем бы нам еще отметить нынешнее повзросление? Может, пройдемся по части нравственности? — Он выразительно посмотрел на галерею девиц, висевших над кроватями Олега и Павла. — Приоденем наших дам? Или как?
— Ну уж дудки! — сказал Олег. — Я и так душой грубею. Может, меня облагораживает тонкий изгиб талии? Впрочем, если ты настаиваешь…
Он снял со стены вырезанную из журнала манекенщицу в ночной сорочке и, перевернув страницу обратной стороной, снова повесил ее над кроватью. Веня сдержанно крякнул: на этот раз манекенщица демонстрировала сверхэкономный купальный костюм.
— Мужланы, — сказал он. — Казарменные замашки. Когда я вас только воспитаю…
Вообще Веню вряд ли можно было назвать человеком строгих правил: он никогда не сторонился женщин, напротив, был не прочь поухаживать всякий раз, когда к тому представлялся случай, но при всем этом его отношение к женщине нацело было лишено того наносного цинизма, которым часто бравируют в мужских общежитиях. И хотя женщины баловали его, ни Павел, ни Олег не помнили случая, чтобы, вернувшись со свидания, он словом или намеком обмолвился о том, что было и чего не было. Всяких разговоров на эту тему, если они носили слишком уж откровенный характер, он избегал, а иногда просто пресекал их. Однажды он выгнал из комнаты приятеля, когда тот принялся рассказывать пикантные подробности своих встреч с буфетчицей аэродрома.
— Мышиный жеребчик, — сказал он. — Дерьма кусок. Тебя послушать — руки вымыть хочется. Ты бы представил со стороны, как сам выглядишь в своих рассказах — ох и не аппетитно же… Венец природы!
Пляжных девиц у него над кроватью не было. Зато висела фотография девчонки в школьном платье с такими же большими, слегка удлиненными, как у самого Вени, глазами.
Еще в первый день их совместной жизни, когда Веня повесил эту фотографию над койкой, Павел сказал:
— Ишь ты, глазастая какая! Первая любовь, что ли?
— Нет, — сказал Веня, — это не первая любовь. Это любовь на всю жизнь.
— Везет же людям…
— Везет, — согласился Веня. — Это моя сестра.
— Смотри-ка, родственный какой, — удивился Олег. — Я свою больше за волосы таскал. Зануда — не приведи бог!
— И я таскал… К сожалению. А надо было на руках носить…
Потом, когда появилась Надя, Веня как-то сказал, что она очень похожа на его сестру. Павел хорошо знал Надю, дочь капитана Варга, высокую смуглую девушку с чуть припухлыми детскими губами, порывистую и своевольную, умевшую одинаково легко танцевать самые современные танцы и бить без промаха нерпу, когда та на секунду выныривала из лунки, но ничего общего с Вениной сестрой, какой она виделась ему по фотографии, отыскать не мог.
«Впрочем, Веня всегда видит то, что хочет видеть», — подумал тогда Павел. Потом убедился, что Веня просто умеет смотреть лучше. Глубже. Целенаправленнее, что ли. Умеет схватить главное. А лучше сказать — действительно видеть это главное.
Но это было потом. А пока проходили годы. Облетела мишура. Ребячье озорство превратилось у них в глубокую и нежную привязанность друг к другу, к своей работе, из которой они уже не делали сказку. Они не фотографировались среди ледяных торосов, не ходили в меховых унтах, если можно было в них не ходить, не вешали над кроватями карабины. Они хорошо жили там…
В тридцать лет у Веньки от глаз побежали первые морщинки, у Олега торжественно выдернули седой волос. Он отмахнулся и сказал, что седым никогда не будет, потому что раньше полысеет. Это у них семейное. Но гены подвели, что-то не сработало в аппарате наследственности, и сейчас он сидит перед Павлом с широкой седой прядью через всю голову. И морщины у глаз. И сын у него, скоро три года будет.
«И у меня тоже, — подумал Павел, — и у меня тоже, наверное, скоро будет сын. Или дочка. Татьяна будет хорошей матерью. Венька всегда говорил, что у нее есть один бесспорный талант — быть женой и матерью».
Он представил ее сейчас в пушистом халате, с распущенными волосами и такую домашнюю, что ему тоже стало тепло и по-домашнему уютно.
Танька. Танюша. Откуда ты взялась? Да ниоткуда. Была и была все это время рядом, потом оказалось, что так надо.