– С чего ты взял, что не полезет? – настороженно прислушиваясь к доносящимся из чащи звукам и пытаясь определить их принадлежность, спросил Данил.
– А чего ж оно столько лет здесь сидело?.. Выло по ночам, за территорию носа не казало…
– Да просто вкусных сталкеров рядом не было… – пояснил Гриша. Он вроде бы отдышался немного и теперь стоял более-менее ровно, держа в руках автомат и поглядывая по сторонам. – А как появились…
– Замолкли все! Тишина! – оборвал его Добрынин.
Шелестит?.. Или только кажется?..
Звук этот услыхал, похоже, не только он один.
– Ползет… – пробормотал рядом Дед. – Артем… Букаш… Слышите?
Халява вместо ответа выматерился, поправляя съехавший набок противогаз – и как вспугнутый лось снова рванул вперед.
Теперь дело пошло веселее. Здесь, вблизи плаца и казарм, растительности все ж было меньше, чем в глубине территории – а может второе дыхание открылось… Подстегиваемые адреналином, сталкеры, пройдя краем и опасливо поглядывая на пятна плесени, в минуту миновали плац, оставили позади серую стену казармы. Вот и бетонка уже сквозь подлесок проглядывает…
«Неужели и впрямь ушли? – мелькнула у Добрынина мысль. – А вдруг и правда не полезет за периметр…»
Очень уж хотелось, чтобы Дед оказался прав и неведомая нечисть оставила непрошеных гостей в покое…
Вот и забор. Макс, сделав последние три шага, согнулся в три погибели, упершись руками в бетон, будто хотел в едином мощном усилии завалить плиту – и задышал… Казалось – он дышал весь. Дышали, подрагивая, ноги, дышала, мотаясь из стороны в сторону, голова, дышала ходившая ходуном спина – и даже упершиеся в бетонную секцию забора ладони дышали на свой лад, елозя по серому бетону секции. Рядом с ним на колени упал и Артем, не забывая, впрочем, поглядывать по сторонам.
– Дед, Халява – вперед, – скомандовал Данил, вновь поднимая бойцов. – На ту сторону.
– Да погодь, командир… Сдохнем же… – попытался возразить Максим. – Дай отдышаться…
– Идет! – взвизгнул вдруг Букаш, тыча стволом автомата куда-то меж деревьев. – Быстрее, быстрее! Догоняет!
Добрынин, холодея, обернулся – и увидел, как на полянку, метрах в тридцати, выползает шевелящаяся черная масса…
«Подствольник!» – молнией мелькнула мысль.
Он вскинул ВСС, нашаривая пальцем спусковой крючок подствольного гранатомета и двигая кнопку предохранителя:
– За забор! За забор ныряйте! Быстро! Ну!!!
Что там дальше делали пацаны, он уже не видел – все внимание его поглотила открывающаяся перед ним картина…
Существо оживало. Оживало, вновь придавая себе первозданный вид, конструируя себя из амеб, сползающихся в одну большую кучу прямо посреди полянки. Они сцеплялись, склеивались, внедрялись друг за друга, лепясь в единое целое, словно кусочки одной большой мозаики, чудовищного пазла – и в этой бесформенной куче с каждым мгновением все четче и четче проступали контуры знакомого существа… И куда как знакомые! – перед Добрыниным, вылепляясь, росло и пучилось существо из детского сада. Клякс. Он подняло голову – и Данил почувствовал, будто его огромные черные равнодушные глаза заглядывают в самую глубину его души…
– Вот это ни хрена себе… – хватая ртом воздух, прохрипел рядом Букаш. – Это что ж такое, командир?!.
Чудовище выпрямилось, вытягиваясь вверх – и, задрав купол головы в зенит, зашлось жутким каркающим хохотом. И от этого хохота, как совсем еще недавно от жуткого его воя, Добрынину вдруг захотелось тут же, срочно и незамедлительно оказаться как можно дальше отсюда, километров за пятьсот, а еще лучше – за тысячу. Он впервые в жизни испытывал это – ощущение полной растерянности, жуткого, какого-то животного ужаса, беспомощности и смертельной паники перед лицом врага. Этот хохот отрубал напрочь волю и разум, ледяной глыбой сковывая все желания кроме одного – бросить оружие наземь и склониться на милость победителя. Краем сознания Данил успел отметить, как задрожал, упал на колени и выронил автомат, хватаясь за голову, Гриша; слышал, как из-за забора в панике орут что-то оказавшиеся там в мгновение ока Дед и Халява… Отметил – и тут же напрочь забыл, чувствуя, как ледяной рукой сминает и гнет его к земле чужая холодная безжалостная воля… Захрипел, напрягаясь, пытаясь выпрямиться, освободиться из-под многотонного пресса, и чувствуя, как в страшном напряжении трещат связки и суставы, гнутся кости… Давление чуть ослабло, уступая его бешеному напору – и Добрынин, понимая, что оно вот-вот вернется и эта секундная передышка, может быть, его последний шанс, через силу поднял непослушными руками винтовку, и, отдавая команду сам себе, прохрипел: