«Господи, дай им счастья. Дай им любви, которую они заслуживают. Пусть у них всё будет хорошо. Отныне и навсегда».
В этот момент я встретилась взглядом с Громовым. Его серо-жёлтые глаза светились радостью, и на последнем ударе курантов я добавила:
«Пусть он встретит женщину, которая полюбит его так же, как мама любила папу».
И как только зазвучал гимн России, Лисёнок вскинулась и громко спросила:
– Ну так что насчёт подарков-то?
Лика захихикала, Максим улыбнулся, а я вопросительно на него посмотрела.
– Что думаешь?
– Ладно, девочки, – Громов хлопнул в ладоши. – Идите-ка на секунду в свою комнату, хорошо? А сюда Дед Мороз наведается.
– Красный нос который?
– Нет, фиолетовый. Идите, если хотите подарки получить!
Пара минут – и мы с Максимом выгрузили все свёртки под ёлку. Заметив, что он добавил и свёрток для меня, я последовала его примеру.
Девочки не вышли из комнаты – они из неё вывалились, как только Максим прокричал: «Можно!». И тут же ринулись к ёлке, чуть не сметя по дороге собственного отца.
Следующие несколько минут я только и слышала, что восторженные охи и вздохи Лисёнка. А вот Лика…
Лика молча распаковала плюшевого медведя и с минуту на него смотрела. Потом подняла на нас с Максимом глаза, и я с удивлением заметила в них слёзы.
– Спасибо, – сказала она негромко, – я о таком давно мечтала.
– Правда? – удивилась я. Девочка кивнула.
Когда Лика разворачивала следующий маленький свёрток, я придвинулась поближе, чтобы лучше видеть её лицо. Всё-таки это был подарок, который я придумала сама и выбирала очень долго…
В коробочке лежал золотой медальон – две целующиеся птички. Две цепочки, два замка.
– Это медальон, – объяснила я Лике, как только она открыла коробку. – Он состоит из двух частей. Одну часть оставишь себе, а вторую подаришь человеку, которого полюбишь. Близкому человеку, другу или возлюбленному – как тебе самой захочется.
Девочка рассматривала птичек, поглаживая их подушечками пальцев, и молчала.
– Не нравится? – я начала беспокоиться.
– Нравится, – она наконец посмотрела на меня и улыбнулась. А потом добавила, словно не решаясь на что-то:
– Можно… я тебе тоже кое-что подарю? Только это… в нашей с Лисёнком комнате…
– Да, конечно, – я кивнула и направилась за Ликой, так и не посмотрев, что мне приготовил Громов. Впрочем, я знала, что Максим не обидится на меня за это промедление.
В комнате девочка залезла в комод и вынула большую и толстую тетрадку-альбом с плотной бумагой. Несколько секунд Лика держала её в руках, а потом отдала мне, при этом погладив тетрадку по обложке ладонью очень нежно, как живую.
Я открыла её. И еле сдержала изумлённый вздох.
Со всех страниц тетрадки на меня смотрела… я сама. Я сижу в кресле и читаю книжку, я готовлю что-то у плиты, я смеюсь, я грущу, я улыбаюсь… Сотни маленьких зарисовок меня – в полный рост, в профиль и анфас, в разной одежде и обстановке… Я переворачивала листок за листком, поражаясь технике исполнения этих портретов, чёткости линий и точности образа – я даже понимала, какие именно моменты нашей жизни Лика рисовала по памяти…
На одном из последних листов акварелью было нарисовано только моё лицо. Я смеялась, глаза радостно светились.
– Этот портрет – мой любимый, – сказала Лика тихо.
Я подняла глаза. Девочка стояла, повесив голову, и робко смотрела на меня. Как будто ждала, что я буду её ругать.
Громов говорил, что Лика ходит в художественный кружок с пяти лет, но я не предполагала, насколько хорошо она рисует.
– Очень красиво, – я ободряюще улыбнулась Лике. – Ты настоящий художник. У тебя талант.
– Спасибо, – на её щеках выступили два красных пятна. – Я… хотела подарить тебе какой-нибудь из моих рисунков. У меня их ещё много, я могу показать, если ты не захочешь брать свой портрет… Только вот… в последнее время я рисую… только тебя.
Эту фразу Лика прошептала очень тихо, склонив голову так низко, что я уже не видела её глаз. И я, положив альбом на стол, осторожно приподняла пальцами подбородок девочки.
– Почему? – спросила я как можно мягче. – Почему ты рисуешь только меня?
Неяркий свет комнаты пульсировал в глазах Лики. При таком освещении они казались не зелёными, а золотыми.
– Никто не относился ко мне так, как ты, – ответила девочка. – Ты говоришь со мной, как с равной. Ты заботилась обо мне, когда я заболела. Ты не такая, как другие люди… ты необыкновенная. И когда я рисую тебя, то успокаиваюсь. Мне хочется рисовать тебя, мне нравятся черты твоего лица, то, как ты улыбаешься…
Голос Лики сорвался. Она попыталась отвести взгляд, но я не дала ей этого сделать, взяв её лицо в ладони.