Бокал его опустел, мой тоже. Напиток в самом деле был хорош. Я его распробовал.
– Это, – сказал Тед, – будет стоить шесть бобов, голубчик.
Я нарыл в кармане кучку серебра.
– А этим джентльменам?
– Я богу еще выпить, – сказал Селвин и подтолкнул свой заляпанный красным бокал.
– Девять бобчиков.
Последняя капля укатилась в глотку Сесила, словно в водосточную трубу. Он медленно опустил стакан со словами:
– Этого больше не надо. Чего мне действительно хочется, так это еще рома с лаймом.
– Возьми себе сам, – сказал Тед. – Стало быть, всего вместе одиннадцать и шесть пенсов, голубчик.
Сесил смешал себе выпивку и подошел ко мне с серьезной миной.
– А у вас там, где вы жили, – спросил он, – были черненькие?
– Там были и черные, и коричневые, и желтые, – ответил я. – Зависит от места, где живешь, вообще-то.
– У старика Джеки Кокса, – влез Селвин, – у дего вкруголовы было желтое. Желтое-прежелтое. Желтеддое.
– Нет-нет, – сказал Сесил, – я имел в виду, черные женщины у тебя были?
– Ну да, однажды, – признался я. – В Лаосе дело было.
– И как оно? – спросил Сесил.
– Н-ну, – начал я, и все присутствующие навалились на стойку, затаив дыхание, но в эту минуту появился Седрик, чуть посвежевший, но озадаченный.
– Высвистало все подчистую, – сказал он, – и яйца, и все остальное. Слушайте, там этот парень в нужнике сидит – прямо в штанах и плаще. Дверь нараспашку. И выходить не хочет.
– Что за парень?
– Да тот, что работает у Роудона. Уинтерботтом.
– Уинтер-принтер-спринтер-полпинтер, – внезапно сказал я и сам обалдел.
Напиточек куролесил вовсю.
– Виноват, – сказал я.
– Бедолага, – сказал Тед. – Вот же несчастный чертяка. Она умотала с ключами, и он не может домой попасть. Надо же – в свой собственный дом! – прибавил он. – Стыдобища несусветная, вот что это такое.
Теда тоже разобрало от выпитого, карие глаза его наполнились слезами.
– Тащи его сюда, – сказал Тед. – Рази ж можно оставлять его на всю ночь в нужнике, бедолажечку такого.
Он плеснул из бутылки себе и мне.
– Шесть бобов, – сказал он бесстрастно. И прибавил: – Да что ж это делается в наших краях-то? Что ж так часто? Женами меняются, мужьями меняются. Как ни крути, неправильно это. Ты бы так сделал? – спросил он Селвина. – А ты сделал бы, Сесил? А вы бы так сделали? – спросил он меня. – Конечно же, нет, не сделали бы. А вот ты – делал! – сказал он Седрику.
Седрик уже не казался таким бледным, как прежде.
– Всего-то один раз, – сказал он. – После вечеринки. Нас было три пары, и все так перемешалось. Я и не особо хотел на самом-то деле.
– Не хотел, но делал, – сказал Тед. – Не представляю, чтобы такое могло случиться со мной и моей миссис. Заплывшие мозги и руки-в-брюки, вот что это такое. Когда заняться нечем. Когда детишек нет в доме. Будемте, голубчик, – сказал он мне. – Это потянет шесть бобов.
На этот раз я не был уверен, что должен платить. Если они собираются водить меня как обезьянку на веревочке только потому, что я вернулся с Востока, то не на того напали. Я попытался донести до них свою мысль и сказал:
– Обезьяны всех видов, размеров и пород водятся в джунглях Борнео. – Я произнес это удивительно утонченным, даже рафинированным тоном, что на меня совсем не похоже.
Тед сказал:
– Тащите его сюда, бедолагу. Мистер Денхэм шикует. Пусть и он приобщится.
И, вперив взор в цветистый плакат с девушкой в нижнем белье, рекламирующий сидр, он продекламировал странным механическим голосом прорицателя:
– О, римляне, сограждане, друзья – вот в чем вопрос. О, Англия, люблю ее, но странною любовью! Он был богат, хоть составлял доход всего каких-то сорок фунтов в год[13].
С жаром он воскликнул:
– Что вам принесть, голубчик? Оружие или стариковские книги? Тыщи у него были старинных этих пистолей, голубчик. Лучшая коллекция пистоликов во всех окрестных графствах. Так что будете глядеть, а? – Но тут ввели Уинтера-принтера, съежившегося и жалкого, до синевы продрогшего в своем куцем плащике на уличном толчке. – Входи, входи, голубчик, – громко сказал Тед. – Входи, обогрейся. Мистер Денхэм как раз шикует. – Тут он снова принялся щедро разливать из диковинной бутылки.
Ну и черт с ними. Я швырнул на прилавок горсть серебра, монеты покатились, лязгая, будто звенья разорванной цепи. Тут вступил Селвин:
– Я видел стариду Билли Фрибада, того, которого была лавка, которая теперь у Пибоди. Так ебу борду боталкой раздавило. – Электрические стеклышки слепили в упор. – В серых сапогах, од в дих десять лет по улице ходил.