Зимние сражения стенка на стенку испокон веку устраивали на Светыни, в самом широком месте, где Малая расставалась с Большой. Там было спокойное, ничем не нарушенное течение и надежный лед до самой весны.
«Бою дай! Бою!..»
Почтенные старейшины концов со своими болъшухами уже прошли между готовыми сдвинуться потешными ратями, строго напоминая нерушимый закон: рукавиц не снимать, гирек и монет в кулаках не таить, по лицу и голове не охаживать, лежачих не трогать. Иначе получится уже не бой во славу Богов, а драка без толку и красоты, достойная бессмысленных пьяниц. Бойцы величаво кивали, но каждый отлично знал: в этом году, как и в прошлом, и в позапрошлом, и вообще всегда, у кого-нибудь непременно возобладает лихой задор. Придется скопом ловить, вразумлять и, спустив для сраму портки, выпроваживать с поля долой.
Волкодав любовался сходившимися кулачниками с высокого берега, где стояли и сидели на припасенных скамеечках небойцы. Венн жадно глядел вниз: происходившее на льду напоминало ему дом. Как же любили Серые Псы побаловаться потешным боем с ближними и дальними соседями – Барсуками, Синицами, Снегирями! Особенно по весне, в светлый день Рождения Мира, когда растущий день становится равен ночи!.. Такой бой – услада Богам и людям добро. Парни с восторгом следят за отважными и ловкими девками, девки усматривают могучих и сметливых парней, дедушка Волкодава рассказывал маленькому внуку, как впервые встретился с бабушкой..,
«Бою дай! Бою!..»
Глядя сверху, венн помимо собственной воли начал переминаться с ноги на ногу, поводить плечами... Резкая боль почти сразу остановила его, вынудила нахохлиться в уютном тепле негнущейся овчинной шубы до пят. Волкодав только-только оправлялся от ран и был совсем еще слаб. выздоравливал он медленно, и нынче ему всего второй или третий раз позволили выйти из дому. Куда уж тут кулаками размахивать...
Потеху всегда начинали подростки и молодые девчонки. Для затравки они кидались снежками, потом сходились вплотную. И уж за ними, раззадорившись и раскачавшись, с утробным гулом сшибались взрослые стенки.
Эврих сидел рядом с венном и, прикрыв глаза, подставлял лицо яркому зимнему солнцу. Вниз он не смотрел. По его глубокому убеждению, битва, затевавшаяся на льду, не могла быть предметом любования для образованного человека. Просвещенные арранты признавали кулачные схватки только один на один, в благородной наготе и с руками, обмотанными ремнем. вот где поистине было чем восторгаться. Город, вскормивший знаменитого атлета, гордился земляком. Имена героев, отошедших от дел, высекали на каменных плитах... Но биться не ради состязания, не до непременной победы, – просто ради красоты схватки да для того, чтобы якобы помочь божественному светилу, никак не зависящему от людей?.. Ну уж нет. Соплеменники Эвриха давно выросли из младенчества.
Молодой книгочей не мог понять только одного: почему Тилорн, перед которым он преклонялся, радостно и в охотку принял приглашение спуститься на лед?.. Звездного странника, правда, в мужскую стену не взяли, – сноровка не та! – и мудрец присматривал за ребятней:
кабы не расшалились, вгорячах не взялись разбивать друг другу носы. Внимательно глядевший Волкодав вскоре заметил, как один из мальчишек, обиженный попавшим по лбу снежком, зло устремился на супротивника. Тилорн сейчас же обернулся к нему. Но не так, как оборачиваются на дружеский оклик. Это было настоящее движение воина, мощное движение всего тела, начавшееся от бедер. Ученый даже не стал простирать руку и восклицать «ха!». И без того парнишку сдунуло с ног, кувырком унесло в сугроб...
Когда окончилась рукопашная и победителей торжественно выкупали в круглой «солнечной» проруби, а со льда подобрали последнюю шапку, все вместе двинулись домой. Тилорн обнимал за плечи румяную, раскрасневшуюся, счастливую Ниилит. Волкодав, даже несмотря на толстую шубу озябший от сидения на одном месте, завидовал им и тоскливо думал о том, что, верно, нескоро еще обретет прежнюю силу. Если, конечно, ему вообще суждено ее обрести. Он бы уж показал местным бойцам, не ведавшим, по его наблюдениям, куда там добродетельного кануиро – даже и боннских ухваток «за вороток да в крапиву»...
Впрочем, воину не годится хвастать умением, и Волкодав поспешно подправил недостойную мысль. Не местным он стал бы показывать, а Бога Солнца порадовал бы зрелищем могучих бойцов, во славу Его летящих в разные стороны. Так, как принято было у него дома...
«Ну, поворотило солнце к весне, – зачерпывая горсть чистого снега и растирая лицо, весело проговорил Эврих. – Теперь только дождаться силионского корабля. Он всегда приходит во время весеннего похолодания, когда море посылает последнюю снежную бурю. Мой Учитель будет счастлив послушать твои рассказы, Тилорн... Ты ведь не был в Аррантиаде?»
Тилорн мотнул отросшими платиновыми кудрями:
«Нет. Ни в том мире, а в этом – уж и подавно, – И повернулся к молча слушавшему Волкодаву: – друг мой, а ты с нами поедешь?»
«Нет, – сказал венн. – Не поеду».
И дело было даже не в том, что Эврих как бы обнес его приглашением. Просто он давно уже наметил себе совсем иное путешествие, гораздо более важное, чем какой-то там Силион с его знаменитой библиотекой. Еще осенью, впервые понадеявшись выжить, Волкодав загадал себе отправиться вверх по здешней Светыни. Земли двух миров были не совсем одинаковы, но сходства оставалось все же гораздо больше, чем накопившихся различий. А значит, стояли где-то там и холмы, поросшие соснами и дубами... родные братья тех, среди коих по ту сторону Врат обитали когда-то Серые Псы... И кто знает, вдруг...
Ниилит и Тилорн взялись было его уговаривать и расспрашивать, в чем дело, но скоро отстали. Поступки свои, по давнишней привычке, Волкодав редко объяснял вслух. Даже лучшим друзьям. Мало ли чьего слуха может достигнуть произнесенное слово, мало ли кто даже и в Беловодье надумает сглазить затеянное... встроить так, чтобы роду Серого Пса не нашлось места и на этой земле...
Конечно, нового вышибалу пришли выгонять уже на следующий день. «Зубатка» только-только успела открыться, как сразу два плечистых молодых человека в видавших виды кожаных безрукавках переступили порог. Волкодав вежливо посторонился. Стоум то ли узнал обоих, то ли просто мигом догадался, кто такие пожаловали. Тут же вынес обоим бесплатного пива, во всеуслышание заявив:
грех, мол, спрашивать денег с таких пригожих ребят. Пригожие ребята охотно взяли кружки, подцепили из корзинки по горсти соленых крендельков и стали пить, поглядывая на венна. Тот был безоружен. Меч в завязанных ножнах и боевой нож при нем покоились за стойкой, на вбитом в стену деревянном гвозде. На ножнах меча висела и крепко спала, закутавшись в крылья, большая летучая мышь.
Эврих сидел за столом возле прохода на кухню. На это место все равно не садился никто из гостей, если был хоть какой-нибудь выбор: кому любо, чтобы над головой то и дело проплывали подносы с едой либо с грязной посудой! Перед Эврихом стояла стеклянная чернильница и лежал десяток отточенных перьев, гусиных и тростниковых. От Волкодава не укрылось, что Тилорново перо-самописку аррант держал в сумке. Наверное, не хотел лишнего любопытства, вполне способного завершиться обвинением в колдовстве. А может, после вчерашнего просто боялся, как бы под шумок не украли...
Вошедший в «Зубатку» рослый белобрысый сегван повертел головой, словно что-то высматривая, и направился прямо к Эврихову столу.
– Ты, что ли, грамотей тутошний? – услыхал Волкодав.
– Верно, господин мой, – учтиво и с большой готовностью отозвался аррант. – Ты желаешь составить письмо? Или обратиться к судье?..
– Мой судья у меня при бедре висит, – проворчал сегван и похлопал по ножнам меча, на которых болтался такой же ремешок с биркой, как и у самого Волкодава. – А вот письмишко не повредило бы. Так ты точно грамоте разумеешь или врешь, чтобы денежки выманить? Знаю я вас, писцов: наскребете каракулей – и поминай, как звали...