– Ты видишь меня в первый раз, так почему ты находишь возможным подвергать сомнению мою честность? – вежливо обиделся Эврих. – Я тебя пока еще ничем не подвел.
– Когда я иду наниматься, мне тоже не больно-то верят на слово, – ответил сегван. – Всегда велят сперва показать, на что я способен. А ну-ка, напиши на клочке... – тут он произнес ругательство, весьма длинное и непотребное. – И пускай другие прочтут, верно ли ты написал!
– Я не буду бесчестить свое перо словами, оскорбляющими Богов и людей! – уперся аррант. – И я думаю, ты тоже не всегда размахиваешь мечом, когда нанимаешься. Иной раз бывает достаточно назвать людей, готовых за тебя поручиться. Ведь так? Вот и здесь есть люди, могущие подтвердить мою правоту!
– Ну и кто же? – поинтересовался сегван. – Такой же грамотей-обманщик, как ты? Сознайся лучше, что писать не умеешь, я и пойду. Даже морду бить тебе не стану...
– Вот кто за меня поручится, – гордо произнес Эврих и указал ему на Волкодава, стоявшего возле двери.
Сегван повернулся, отыскал взглядом невозмутимого вышибалу и долго не сводил с него глаз. Эврих поистине мог бы со всей определенностью сказать, что именно переваривал его медленный разум. Наемник увидел перед собой не какого-то умника, малопонятного и оттого не внушающего никакого доверия. Отнюдь! Возле входа стоял человек, с которым они были одного поля ягоды. Венн, в отличие от арранта, выглядел понятным и объяснимым. Его слово могло кое-что значить.
– Тебе нечего беспокоиться, почтенный, – сказал хозяин трактира, как раз подошедший поставить перед наемником пиво. – Они вправду знакомы. Это венн привел сюда грамотея и попросил дать ему заработать.
Сегван взял пиво, пробормотал что-то о доверчивости, которая однажды непоправимо сгубит его, и наконец кивнул Эвриху. Ладно, мол. Так уж и быть.
– На каком языке господин мой желает писать? – поинтересовался Эврих. – Желает ли он запечатлеть благородную речь Островов? Или, может, на саккаремском, мономатанском, аррантском?
– А по-сольвеннски разумеешь? – спросил сегван, усаживаясь поудобнее.
Волкодав отвернулся, пряча ухмылку. Недолго же выдалось Эвриху разгуливать беззаботным путешественником, в охотку пишущим на досуге о разных диковинах, встреченных по дальним краям. Голод не тетка, пирожка не подаст. Вот и сиди, гордый мудрец, сочиняй для сегванского наемника письмо к каким-то сольвеннам...
Косясь на арранта, он между тем пристально наблюдал за Сонморовыми парнями. Сторонний человек, правда, счел бы, что венн не обращал на двоих никакого внимания. Стоял себе и стоял, поглядывая то внутрь, где ранние посетители не столько ели и пили, сколько ждали, что будет, то на улицу, где уже начал останавливаться любопытный народ...
– "Неклюд, мать твою через тын и корыто! Охота бы мне знать, какого дерьмового рожна...» – начал диктовать белобрысый сегван.
– Господин мой, – осторожно кашлянул Эврих. – Тебе, несомненно, известно, что люди как-то лучше понимают смысл писем, если те начинаются, ну, например... «Государю Неклюду сердечный привет от...» От кого передать ему привет, господин?
– Больно длинно заворачиваешь, – насупился сегван. – Побольше денег хочешь слупить?
– Деньги – прах, – сказал Эврих. – Мне гораздо важнее, чтобы досточтимый Неклюд знал: к нему обращается человек, умеющий не только махать мечом, но и красно выражаться. Твое племя, насколько мне известно, всегда ценило умение управляться со словом!
– Досточтимый!.. – фыркнул сегван. – Старая задница Неклюд меня и так знает как облупленного. Прочтут ему твое письмо, еще решит, подменили. Как говорю, так знай себе и царапай!
– Ты можешь вставить нечто известное только тебе и ему, чтобы никто не вообразил, будто тебя или письмо подменили, – упорствовал Эврих. – Ни за что не поверю, что тебе самому не хочется составить письмо, достойное не простого рубаки, но предводителя сотен!
Побагровевшему сегвану определенно хотелось громыхнуть по столу кулаком, но что-то мешало. Наверное, вовремя сказанные слова насчет предводителя сотен.
– Ты своим мечом не копаешь землю под столбики для палаток, – продолжал аррант. – Вот и я, обмакивая перо, предпочитаю нарушать чистоту листов чем-то таким, чего мне не придется стыдиться... – И воинственно придвинул чернильницу: – Так от кого, господин мой, передать Неклюду привет?
– От Гарахара, – несколько оторопело ответил сегван. Он смотрел на сероватый лист, сделанный из расплющенной сердцевины мономатанского камыша, так, словно Эврих собирался вершить над ним колдовские обряды. Возможно даже, до наемника начало медленно доходить, что перед ним сидел совсем не обязательно раб, решивший заработать деньжат и выкупиться из неволи, и не беспортошный бродяга, негодный к более достойному ремеслу. Жизнь уже объяснила Гарахару, что с людьми непонятными и притом не дающими вытирать об себя ноги – лучше считаться...
– Да! – спохватился Эврих. – Прости, почтенный, но мне еще надо бы знать, в какие края и каким способом отправится твое письмо!
Тут уж сегван подозрительно встопорщил жесткие, как щетка, усы:
– Это-то тебе зачем, ты!.. Для кого выпытываешь? Эврих спокойно улыбнулся. Причина его спокойствия стояла возле двери и, сложив на груди руки, косилась через плечо на раздраженный голос наемника. На самом деле Эврих полагал, что дружба с трактирным вышибалой являлась не лучшим украшением для ученого, пишущего книгу в Силионскую сокровищницу знаний. Однако бывали моменты, когда тяжелый, точно ладонь, взгляд венна необъяснимым образом успокаивал и утешал...
– Неправда, я ничего не выпытываю, – с достоинством возразил Эврих сегвану. – Просто если твоему посланию предстоит путешествовать с голубем, я подберу лист наиболее тонкий и легкий. А если морем, не лучше ли употребить плотный пергамент и чернила, презирающие морскую сырость, брызги и даже случайное погружение в воду? Правда, это будет стоить чуть-чуть дороже...
Некоторое время Гарахар остолбенело молчал.
– Вот что, малый... – сказал он затем, и Волкодав расслышал в его голосе даже некоторую нотку почтения. – Ты человек, как видно, в самом деле ученый... Слушай, давай я тебе расскажу, какое у нас вышло дело, а ты уж сам умными словами напишешь?..
Тут разом стукнули о дубовую стойку кружки двоих пришедших по Волкодавову душу, и хозяин сейчас же осведомился:
– Довольны ли желанные гости? Вкусно ли было пиво, рассыпчато ли печенье?
От венна, присматривавшего краем глаза, не укрылось, как он потел.
– Пивом твоим хоть государя кониса потчуй, – простосердечно ответил младший из «желанных гостей». – И крендельки что надо. Небось, сыр овечий в тесто кладешь? Моя мама тоже вчера...
Старший ворчливо перебил:
– Вот только охранника ты себе, Стоум, дрянного завел. Сменить надо бы.
Хозяин «Зубатки» начал комкать в ладонях чистый передник. Заступаться за Волкодава и перечить Сонморовым людям у него не было ни малейшей охоты. Но и от обычая отходить не годилось.
– Место у двери принадлежит тому, кто крепче за него бьется, – старательно отводя глаза, произнес он древнюю формулу. – Всякий трактирщик радуется спорам достойных бойцов, стремящихся ему послужить...
Люди за столами согласно зашумели, но не особенно громко. Им и дракой полюбоваться хотелось, и боязно было Сонмора обозлить. Только один, здоровенный усмарь, неистребимо пропахший кислыми кожами, увесисто прихлопнул ладонью:
– Тормар не сам отсюда ушел, и этот, как его, не разговоров слушаться станет!
Следом за могучим усмарем подал голос близорукий красильщик.
– А я слышал, – проговорил он тихонько, – Сонмор велел уважать то, что чтили наши отцы...
– Это кто сказал? Мы не чтим? – осердился старший. Он собирался добавить, что, мол, сейчас и почтит Волкодава согласно всем старинным законам, но в это время народ на улице зашумел, приметив что-то даже более интересное, чем в кои веки раз поспорившие вышибалы.