– Может, свиньи умеют?.. – шагая по узкой улице, спросил Волкодав. Эврих издал такой стон, что венн сразу пожалел о сказанном. Не выучился шутить, лучше и не пытайся. Он спросил: – Деньги-то они тебе заплатили?
– А как же, заплатили, – ответил аррант. – Очень даже хорошо заплатили...
– Ну и радуйся, – проворчал Волкодав. Эврих только руками всплеснул, поражаясь его равнодушию.
– Ну вот скажи мне, друг варвар, почему просвещенные люди, умственный цвет своего народа... Я не про себя говорю! – добавил он раздраженно, заметив усмешку покосившегося венна. – Почему, я спрашиваю, замечательные мудрецы всегда живут в нищете? И вынуждены идти на поклон к тем, кто не пригоден ни к чему более возвышенному, кроме как рыться в вонючем навозе? А?..
Волкодав поинтересовался:
– А твои мудрецы свинину едят?.. В это время года в Галираде и в веннских лесах царили очень светлые ночи. Сверкающая колесница Бога Солнца скользила за самым земным краем, почти не заглядывая в Исподний Мир. Так близко от окоема носили ее крылатые кони, что отблеск лучистого золотого щита проникал в небо, гоня прочь темноту... А если верить сегванам, у них на Островах в эту пору солнце не садилось совсем. Так и гуляло кругами, то поднимаясь повыше, то опускаясь к самому горизонту... Здесь, в Кондаре, людям не было даровано полуночного света. Над морем догорали лиловые сумерки, понемногу становилось темно.
Когда-то давно, еще на каторге, один ученый мономатанец объяснил. Серому Псу, почему так получается. Он рассказывал., поворачивая маленький камень вокруг большого, и наверное, сбоя правда в его объяснении имелась. Однако венн не обнаружил в нем тайны и красоты, и оно ему не понравилось.
Вот Тилорн – тот умел говорить как-то так, что хотелось верить ему. Верить – и расспрашивать дальше...
Волкодав нахмурился и вздохнул, шагая вперед. Они еще толком не успели удалиться от Врат, а он уже мучительно скучал по друзьям, оставшимся в Беловодье. Нехорошо.
Богатые дома в Кондаре были сплошь каменные, под чешуйчатыми крышами из глиняной черепицы. При мысли о том, чтобы поселиться где– нибудь здесь, Волкодава брала жуть. Каким образом люди умудрялись спокойно спать и хорошо себя чувствовать в подобных жилищах, он искренне не понимал. Дома попроще хотя и стояли на каменных подклетах, жилые срубы в них были все-таки деревянные. То есть, по мнению венна, пригодные для обитания. Другое дело, разросшемуся городу становилось все– тесней в кольце защитной стены, и дома вытягивались вверх, точно хилые деревья в слишком густом лесу, стискивая и без того узкие улицы. Над головой меркла полоска вечернего неба, лабиринт каменных переулков все больше напоминал Волкодаву пещерные переходы. Ему это не нравилось. Темнота его, обладавшего ночным зрением, не смущала, но чего хорошего можно ждать от подземелий?..
– А чернила!.. – продолжал плакаться Эврих. – Ты помнишь, сколько бился над ними Тилорн? Он ведь замучил гончара Козицу, пока тот сделал ему светильник с длинными трубками для сжигания масла. Он поссорился с Сиривульдом, внуком старшины рыбаков, потому что тот все не мог сварить ему достаточно светлого и прозрачного клея. А помнишь, как он подбирал масло, дающее самую тонкую и чистую сажу?..
Венн невольно улыбнулся. Купец Гзель, обладатель всяких иноземных диковин, в конце концов перестал пускать настырного ученого на порог и даже пригрозил спустить на него злую собаку. Тилорн, ничуть не испугавшись, на-завтра пришел к нему с Волкодавом. Кажется, именно в тот день он и добыл у Гзеля то, что ему требовалось. Душистое масло, предназначенное для девичьих притираний, целую седмицу потом горело в маленьком светильничке, утопленном в корыто с водой. Тилорн, по обыкновению, с головой ушел в опыты и в ужасе спохватился, только когда запах благовоний успел пропитать весь дом и спастись от него стало решительно невозможно. Потом заморские ароматы смешались с благоуханием всевозможных клеев, опять-таки приносимых Тилорном для испытания. Сначала появился шубный, вываренный из кож, затем костный и рыбий...
Волкодав улыбнулся опять, сообразив, что Эврих соскучился по Тилорну, Вароху и Ниилит ничуть не меньше его.
– В Четырех Дубах я только-только развел новую палочку, чтобы записать рассказы Рейтамиры, – жаловался аррант. – Тут же врываются какие-то незаконнорожденные, которых следовало бы отвести на рабский торг и там обменять на мешок коровьих лепешек... предварительно оскопив... и разливают по полу драгоценную жидкость, способную запечатлеть столько премудрости, что их жалкие умишки лопнули бы, вздумай они постигнуть десятую ее часть!.. Нет, право, стоило бы снять шкуры с обоих и растянуть на полу, дабы человек, приготовивший эти чернила, мог вытереть ноги... И вот сегодня являются двоюродные братья этих безмозглых, и я трачу божественную кровь учености на таблички с именами свиней! И почему каждому недоумку, обзаведшемуся деньгами, непременно охота, чтобы его никчемная записка была начертана самыми лучшими чернилами и на самых лучших листах?.. Один мне прямо сказал: сделай, как для такого-то, только еще лучше! Я заплачу!.. Да всякий раз требуют, чтобы я растворил в чернильнице свежих чернил, а потом вылил остаток!..
– Ну так приготовил бы другие, – проворчал Волкодав. – А Тилорновы приберег. Эврих смутился:
– Я помогал Тилорну от начала до конца, но...
– Сажу наскребешь из камина, – сказал Волкодав. – Станут они тебе проверять, так ли блестит. Клея и масла тут тоже, по-моему, можно чуть не даром добыть...
– Да, но каждому требуется, чтобы не расплывалось в воде... Я не ручаюсь, что у меня все выйдет как...
– А ты проверь, – посоветовал Волкодав. – Сделаешь – и вылей себе на штаны. Если отстирается, значит, что-то не то...
УЛИЦЫ в Кондаре отродясь прокладывали так, чтобы отовсюду виден был дворец государя. По утрам над городом обыкновенно висела прозрачная молочно-белая дымка, и сквозь эту дымку людям казалось, будто стоявшая на горке высокая островерхая цитадель плыла над крышами, колеблясь в лучах рассветного солнца. Зрелище было в самом деле прекрасное: ни дать ни взять сказка, манящая за собой, сулящая вывести из серых пределов обыденной жизни...
«Славься, вождь!» – торжествуют рассвета лучи. «Славься, вождь!» – на прощание шепчет закат. Сколько, друг мой, по этой земле ни скачи, Ты подобное чудо отыщешь навряд... -
гласила кондарская баллада, услышанная Волкодавом еще на каторге. Северные нарлаки клялись также, будто в прежние времена ценители красоты нарочно посещали Кондар, желая полюбоваться «парящим дворцом». Снизу да сквозь туман ведь не видно, как по улочкам, круто взбиравшимся к крепости, ручьями сбегают помои...
...Когда же, вроде как теперь, над городом сгущались вечерние сумерки, цитадель грозно чернела на фоне догорающего заката, а огоньки факелов, мерцавшие по стенам, казались живыми глазами, зорко устремленными в ночь. Недаром в той же балладе рассказывалось о прошлом величии, о былых сражениях и о неусыпной страже, в которой вместе с нынешними воинами незримо стоят тени павших героев... Волкодав не был поэтом, и никакие чудеса и красоты не могли заставить его забыть о насущном. Он вдруг молча схватил Эвриха, шедшего чуть впереди... и швырнул его наземь. Аррант успел мимолетно подумать о запасе камышовых листов, обреченных непоправимо измяться. И еще о том, что вот сейчас разобьется чернильница и пропадут тщательно сбереженные остатки чернил... Сколько ни учил его Волкодав, он все-таки ударился локтем, и в груди отозвалась острая боль.
Почти одновременно о стену дома коротко лязгнул металл. На каменную мостовую рядом с Эврихом упал толстый самострельный болт. Аррант невольно посмотрел туда, откуда он прилетел, и успел увидеть Волкодава, исчезавшего в темноте. Мыш с криками летел над головой венна. Эврих торопливо огляделся и смекнул, почему нападавшие, кто бы они ни были, облюбовали для засады именно этот городской утолок. Здесь можно было выстрелить из переулка, из непроглядного мрака, в то время как ничего не подозревавшие жертвы двигались вдоль стены, кое-как освещенной последним лучом. Даже если промажешь, кромешная тьма надежно защитит от погони...