Зловещее потрескивание, едва уловимое слухом, превратилось в грозный отчетливый рокот.
– Скажи мне еще, – невольно подавшись вперед, спросил Волкодав, – давно ли Виона стала бояться?
– Вот как родила... Три месяца получается.
– А когда она сбежала из храма? Год назад? Два, три?.. Мастер нахмурился, прикинул что-то в уме. Ему передалось беспокойство телохранителя, и он хотел ответить как
можно точнее.
– Около двух с половиной лет, – проговорил он наконец. – Или немного побольше. Она, по-моему, сама толком не... Но почему ты спрашиваешь, Волкодав? Ты что-нибудь знаешь?..
Они беседовали в саду, и мастер заметил: в некоторый момент разговора венн нашел взглядом Виону и более не спускал с нее глаз. Ни дать ни взять готовился в случае чего одним прыжком оказаться с ней рядом.
– Я не знаю, – сказал Волкодав. – Я ни в чем не уверен. Но лучше, чтобы твоя жена поменьше оставалась одна. Когда ляжет спать, пусть кто-нибудь бодрствует рядом... И чтобы никто чужой не приближался к ней без меня... человек, зверь или птица... даже если вдруг подарят котенка... или чижа в клетке... не надо ей отдавать...
Было заметно, как перепугали УЛОЙХО эти слова. Причуда недавней роженицы, которую друзья Кей-Сонмора объясняли ударившим в голову молоком, оборачивалась чем-то действительно страшным. Чем-то, вправду способным отнять у мастера едва обретенное счастье. Невыносимо было даже думать об этом. Лучше сразу умереть.
– Еще, – продолжал венн. – Я больше не буду уходить по ночам.
Тут он почувствовал на своем запястье руку маленького ювелира. В тонких пальцах обнаружилась сила, неожиданно резкая и опасная.
– Волкодав!.. – не отваживаясь говорить вслух, прошептал мастер. – Скажи наконец, кто угрожает Вионе?..
– Богиня Смерть, – сказал венн. – Если только не врут люди и сам я не ошибся, Та, Которой она не захотела служить, по-нашему зовется Мораной Смертью. И Она придет за Вионой на тысячный день после побега из храма.
Непосильная работа и голод быстро убивают в мужчинах плотскую тягу к женской красе, ставшей недосягаемой, как солнечный свет. Остается лишь глухая тоска, сходная с зудом и болью в некогда утраченных ногах калеки халисунца. Он-то, халисунец, и рассказывает напарнику-венну о храме, сокрытом от мира удушливой зеленью далеких южных лесов. Только в его повести грозную Богиню называют чуть иначе – Всеприсущей, а дом Ее стоит не на западе Мономатаны, а в дебрях саккаремских болот.
«Этот храм выстроили арранты, – хрипло дыша, говорит халисунец. – У них все не как у людей, у этих аррантов. Имя их Богини Любви никогда не произносится всуе, так Она велика и ужасна. Арранты называют Ее Прекраснейшей или еще Всеприсущей. Ее служители собирают по всему свету смазливых девчонок... совсем молоденьких, таких, которые еще и одежек не пачкают...»
Двое лежат в кромешной темноте, плотно прижатые друг к другу в тесной щели под тяжелой каменной глыбой, Вернее, лежит халисунец, а венн стоит над ним на четвереньках, болезненно вывернув шею. Цепь от его ошейника тянется из-под глыбы наружу, теряясь в каменном крошеве.
«Жрецы храма Богини обладают искусствами, давно утраченными во внешнем мире, – продолжает безногий. – Говорят, сама Прекраснейшая их научила. Что там к чему, я сам толком не знаю, но они берут этих девчонок и доводят их красоту до немыслимого совершенства. Потом девки становятся жрицами. Тогда Богиня наделяет их свойством причинять смерть. Она очень строгая, эта аррантская Прекраснейшая. Она не терпит, когда нарушаются Ее заветы, а кара у Нее всегда только одна..»
«Что ж это за Богиня Любви...» – ворчит Серый Пес. Чужая вера редко вызывает у него одобрение. К тому же он знает: если камни, рухнувшие со свода пещеры, сдвинутся еще хоть немного, валяться-таки ему со сломанной шеей. А это мало кому прибавляет разговорчивости и доброты.
«Ты слушать будешь или перебивать через каждое слово?!..» – возмущается халисунец. Серый Пес молчит. Он давно уже не чувствует ни локтей, ни коленей. Его напарник, оскорбившись, тоже на некоторое время замолкает. Только слышно тяжелое дыхание в темноте да шорох каменной крошки, потревоженной далекими сотрясениями.
«Так будешь ты, наконец, слушать, когда умные люди с тобой говорят?..» – осведомляется халисунец.
«Ну», – бурчит венн. Ему кажется, что навалившаяся на спину глыба медленно, но верно вдавливает его в пол,
«Что „ну“... лесная твоя душа... так вот, в храм приходят паломники, и многие желают испытать свою веру, взыскуя расположения Богини. Они уединяются с прекрасными жрицами, и те возносят их к вершинам блаженства... – Калека со вздохом проводит обрубком пятерни по спутанной бороде. – Но те, на кого гневается Богиня, погибают прямо на ложе».
«От чего? От блаженства? – недоверчиво спрашивает венн. – Так не бывает».
«От блаженства!.. Ха!.. От страшных мучений!.. Потому что у прекрасных жриц внутри бедер растут скрытые зубы, и за грехи у мужиков отсекается... А впрочем... – тут он смолкает, и в темноте снова слышится вздох, – я бы согласился, наверное».
Серый Пес пытается пошевелить головой. Толстая цепь со скрипом тревожит мелкие камешки.
«М что ты понимаешь», – говорит халисунец.
Серый Пес не отвечает. По вере его народа, споры не угодны Богам. В споре легко обидеть и тем самым умножить в мире неправду. И к тому же халисунец, по всей вероятности, сказал истину. Что он, никогда не целовавший девчонок, может смыслить в любовных делах?..
«Однако, как я слышал, – продолжает его напарник, – всего строже Прекраснейшая поступает со жрицами, вздумавшими отказываться от служения. Если девушка убегает из храма, Богиня отмеривает тысячу дней. А потом шлет вслед беглянке Безымянную Смерть...»
«Что значит... Безымянную?» – спрашивает молодой венн. Дышать становится все тяжелей, по лицу стекает вонючий пот, перемешанный с грязью. Он знает, что рано или поздно их откопают. Не потому, что сжалятся над засыпанными. Здесь слишком хорошая жила, ее не захотят потерять.
«А то и значит, что Безымянную. Парень, который мне все это рассказывал, говорил, их всего-то две до сих пор и сбежало. Обе, понятное дело, тут же нашли себе покровителей. Богатых и знатных... Еще бы – такая– то красота! Ну и что ты думаешь? На тысячный день первой кто-то разорвал горло, так что девка захлебнулась в крови. А у второй дом сгорел, тоже на тысячный день, и она вместе с ним. Люди слышали, оба вельможи всячески разыскивали тех, кто мог сотворить этакое злодейство, но никого не поймали. Даже следов не нашлось. А ты спрашиваешь.»
«Скверные дела творятся именем этой Богини... – сипит Серый Пес. – Я бы Ей молиться не стал...»
«Ты глуп и ничего не соображаешь, – сердится халисунец. – молятся не только из любви, но и из страха!»
Тут он опять прав. В пору Великой Тьмы среди веннов тоже нашлись такие, кто начал славить Морану Смерть, надеясь вымолить снисхождение. Иные даже называли ее Матерью Великой и Наказующей. Только Тьма-то рассеялась не ради их поклонения. Ее развеяли те, кто с молотом и мечом следовал по пути Светлых Богов...
Парень, которого еще нескоро назовут Волкодавом, попрежнему не желает спорить с напарником. В темноте перед глазами дрожат и расплываются радужные круги. если завал скоро не разберут, Та, Которую они тут поминали, явится за ним и на вожделенный миг завладеет его душой. Все так, но жертвовать и молиться из страха его не заставят. И пусть Боги, коим любезна человеческая боязнь, наказывают его как им заблагорассудится. Не будет он ни перед кем ползать на брюхе только потому, что тот, другой, могуществен и силен...
Халисунец говорит и говорит, а потом перестает рассказывать и только плачет. Калека всхлипывает и бранит Серого Пса на все корки, потому что венн больше не отвечает ему и на ощупь никак не получается распознать, дышит он или нет...
Их все-таки откопают. Живыми. Пройдет время, и Серый Пес познакомится с настоящим аррантом из Аррантиады. И тот, вольнодумный столичный учитель, выслушает легенду о страшном храме с прекрасными жрицами и осмеет дремучего варвара. Прекраснейшая, скажет он, совсем не строга. Во всех смыслах. И никого не наказывает. Ну разве что наградит мимолетной благосклонностью кого-то другого. И все. И храмы Ее стоят не в таинственном далеком лесу, а в хороших людных местах, и там всегда веселье и праздник. И никому нужды нет опасаться ни за мужественность, ни за женственность, а совсем даже наоборот. Ибо Прекраснейшая учит тысяче способов отражать ликование духа в радостях плоти. Вот чему она учит. Счастливому дарению жизни. А вовсе не отнятию священного дара, что, напротив, есть ужасный грех перед ликом Ее...